Товарищ Фарзус промолчал.

– Прежде всего, – произнес Любин, – надо немедленно задержать преступников и вернуть сервиз Нейгольбергу.

– Ни хрена себе!.. – возмутился Вася Белкин. – Вернуть Нейгольбергу! Я для этого Арона старался, что ли?

– Да, – согласился Решетов. – Вернется сервиз к Нейгольбергу, и мы продолжим подготовку процесса. Звоню в полицию.

– Момент! – остановил его Глеб Забродин. – Вы, Николай Семенович, говорили, что судебный процесс не дает нам гарантий на стопроцентный успех. Ваши слова?

– Мои, – подтвердил Решетов.

Глеб Забродин впервые за это утро раскурил свою трубку, глубоко затянулся и объявил:

– В таком случае у меня есть одно предложение…

Последними выходили из кабинета Решетова Василий Иванович Белкин и Фарзус. На лестничной площадке товарищ Фарзус придержал за локоть Белкина и прошептал ему на ухо:

– Чего мне первому про «художников» не сказал? Дубина!..

У сыщика Чека, как у загнанной лошади, екнула селезенка, и Васю Белкина моментально прошиб пот.

К ювелирному магазину «Арон Нейгольберг и Ко» подъехало такси, из него вышел Глеб Забродин. Впрочем, вплотную к дверям подъехать не удалось: магазин был оцеплен полицейскими, пришлось проталкиваться через толпу зевак, журналистов с фотоаппаратами, людей в штатском, которые внимательно присматривались к окружающим. Стоял возбужденный гул голосов. Забродин подошел к молодому полицейскому капитану, сказал решительно:

– Я к господину Нейгольбергу по неотложному делу, имеющему отношение к ограблению.

Капитан пристально осмотрел Глеба, – видимо, акцент, который явно ощущался в речи Забродина, вызвал у него тревогу, – спросил:

– Вы иностранец?

– Да, я из России.

– Идемте, я провожу вас.

У дверей в магазин стояли четверо дюжих полицейских, образовав как бы живую стену, но при виде капитана они расступились.

– Проходите! – Капитан вежливо козырнул.

А перед Глебом Забродиным портье Крумель, сразу узнавший его, услужливо, с испугом на лице, распахнул вторую, внутреннюю дверь. В торговом зале были: Линда (на щеках красные пятна, в глазах лихорадочный блеск), бухгалтер Бартельс, который, в отличие от всех, казался невозмутимым: он в своей характерной сгорбленной позе сидел за конторкой, рылся в бумагах, щелкал на счетах, и весь его вид свидетельствовал – что бы ни случилось, бухгалтерия вечна и неизменна, она, как и точные цифры, является одним из стержней мироздания; в облике Арона Нейгольберга было что-то безумное, может быть, такое впечатление возникало от бессмысленных его метаний вдоль прилавков, молчаливой темпераментной жестикуляции (было похоже, что хозяин магазина произносит про себя страстную обличительную речь), от пугающей бледности лица («Оказывается, – подумал Глеб Забродин, – верно заезженное сравнение „бледен как полотно“»).

Еще в салоне находилось двое полицейских, судя по погонам – в высоких чинах, и трое в штатском, весьма важного, даже надменного вида. При появлении Забродина голоса смолкли: все смотрели на него. Арон Нейгольберг прервал свое метание вдоль прилавков, замер, прекратилась жестикуляция – руки повисли вдоль длинного худого тела.

– Вы? Опять вы… – прошептал он.

Забродин подошел к хозяину магазина, сказал твердо и спокойно:

– Господин Нейгольберг, я могу с вами поговорить наедине?

– Это касается…

– Да, это касается «Золотой братины».

– Идемте! Скорее! – Не предполагал Глеб, что у старика такая сильная, цепкая рука. – Идемте, идемте!

Нейгольберг уже тащил Забродина вдоль одинаковых шкафов в свой кабинет, похожий на антикварный музей, и дверь закрыл на ключ. Арон упал в глубокое старинное кресло, и руки его вцепились в темные деревянные подлокотники в виде заснувших львов, которые положили морды на лапы.

– Господин Нейгольберг… – Глеб Забродин старался говорить бесстрастно, – мы знаем и тех, кто вас ограбил, и место, где сейчас «Золотая братина».

Хозяин ювелирного магазина напрягся, расправил плечи, лицо его приняло осмысленное выражение, разгладились морщины, глаза вспыхнули… Несколько мгновений хозяин магазина не мигая смотрел на Забродина, и вдруг его просто выбросило из кресла, он ринулся, спотыкаясь, к Глебу, схватил его за полы пиджака, зашептал, захрипев, брызгая слюной:

– Вы… Это вы сами…

Забродин расцепил старческие руки и насильно усадил Нейгольберга в кресло, встряхнув его за плечи.

– Опомнитесь! Вы совсем потеряли голову! Если бы мы… Я бы пришел к вам?

– Да, в самом деле… – Несчастный старик уронил голову на грудь, обмяк, и на него стало невыносимо смотреть.

– Господин Нейгольберг! – Теперь Забродин старался быть подчеркнуто официальным. – Мы поможем доблестной германской полиции вернуть вам «Золотую братину». Но при одном условии, непременном: как только сервиз будет вам возвращен, вы продадите его графу Оболину.

– Что же, – после долгого молчания наконец произнес Арон, – я согласен. Там… – Он показал на дверь, намереваясь подняться с кресла. – Там полицейский следователь.

– Не торопитесь, господин Нейгольберг, – порекомендовал Забродин. – Вы напишете расписку о том, что согласны продать «Золотую братину» графу Оболину, и мы придадим ей юридическую силу, заверив у нотариуса. На ошибках учимся, господин Нейгольберг. У вас найдется лист бумаги? Арон Нейгольберг помедлил:

– Найдется. – Он достал из ящика стола чистый лист бумаги, извлек самопишущую ручку из внутреннего кармана пиджака.

– Пишите. – И Глеб Забродин начал диктовать: – «Я, Арон Нейгольберг…»

Заскрипело перо по бумаге.

Отель «Лондон», в котором остановились Молчуны, – пятиэтажный угрюмый дом из темно-красного кирпича. Вася Белкин просто не сумел прочесть его название, выведенное большими готическими буквами над парадным входом.

На скамейке на остановке трамвая уже четвертый час сидел Мартин Сарканис, наблюдая за дверями «Лондона» и одновременно за круглой аркой ворот отеля, ведущих во двор, где стояла легковая гоночная машина Молчунов. Тревога нарастала.

«Неужели спят? – думал Мартин. – Наверняка у них есть план, как вывозить из Берлина сервиз. И что медлит Забродин? Ведь в любой момент художники могут выйти – и тогда у меня будет единственная возможность…» Да, Сарканис все рассчитал: если они выходят с „Золотой братиной“ – будь то пакеты, о которых говорил Белкин, или тяжелые чемоданы, – он бросается к ним, затевает драку; рядом на перекрестке стоит постовой полицейский. «Задержу…»

План у Молчунов действительно был. В то самое время, когда Мартин Сарканис предавался на скамейке нелегким размышлениям, все больше нервничая, Этьен и Франсуа вовсе не спали. Бодрые, принявшие душ, они в уютной гостиной (их номер был двухкомнатным – гостиная и спальня) пили черный кофе, который принес в номер официант ресторана. Молчуны сидели в мягких креслах у круглого стола. Этьен курил, неторопливо пуская круглые кольца дыма в потолок. У стены стояли четыре чемодана из коричневой толстой кожи – на вид грубые, но прочные. В них еле вместились все предметы золотого сервиза. Этьен взглянул на часы – без пяти двенадцать. Скоро…