Все это на грани фантастики; но ведь в СССР всем известно, что девяносто девять процентов «обвинений», предъявляемых ГПУ, НКВД, Госбезом или как бы они там ни назывались – сплошная ложь, «липа», никого из обвиняемых не удивляющая.

Обо всем этом рассказывать подробно здесь не место и не время; достаточно и тех немногих строк, которые даны выше. Но к ним нужны существенные оговорки: да не подумает читатель, что, рассказывая обо всем пережитом, я считаю себя страдальцем, столь жестоко претерпевшим от советской власти: годы тюрем и скитаний по ссылкам! В том-то и дело, что сравнительно с другими (миллионами!) претерпел я очень мало: не сидел в изоляторе, не был в концлагерях, в ссылке был в больших городах, во время допросов никогда не подвергался никаким веским «аргументам» следователя, – многие ли могли этим похвастаться? Конечно – европейские масштабы и понятия о праве совершенно другие; но ведь я рассказываю о жизни в СССР, где моя судьба была еще одной из легчайших.

Чтобы закончить о себе – скажу еще о событиях самого последнего времени. За тридцать пять лет моей писательской деятельности я постепенно «обрастал» книгами; небольшой шкап 1906 года обратился к 1941 году в одиннадцать больших шкапов с десятью тысячами томов. Одновременно с этим в течение ряда лет и десятилетий у меня накопился очень большой литературный архив, с драгоценными рукописными материалами (Блок, Белый, Сологуб, Ремизов, Есенин, Замятин и многие другие), десятки папок, около 5000 писем, два громадных шкапа.

Осенью 1941 года наш небольшой деревянный домик в Царском Селе, на самой окраине города – оказался в то же время и на самой линии фронта. Разрушение его началось бомбами с аэропланов в августе – сентябре, а закончилось снарядами в последние месяцы 1941 года. Когда я посетил его в последний раз – библиотека и архив представляли собою сплошную кашу бумаги на полу всех трех комнат домика; теперь от него осталось одно только воспоминание… И вместо воспоминаний в нескольких томах, пишу теперь здесь только «листки из воспоминаний»…

Воспоминания эти хочу предварить небольшой «концовкой» к настоящему очерку, которая одновременно послужит и «заставкой» к очерку следующему – о Федоре Сологубе.

Сологуб до конца дней своих (он умер в декабре 1927 года) люто ненавидел советскую власть, а большевиков не называл иначе, как «туполобые». Жил он в 1923–1924 гг. в Царском Селе, стена в стену с нашей квартирой на Колпинской улице, и ежедневно – в ответ на мой условный стук в стену – приходил к нашему послеобеденному чаю. Как-то раз, летом 1924 года, он пришел мрачный, насупленный, сел за стакан чая, помолчал – и неожиданно спросил:

– Как вы думаете, долго ли еще останутся у власти туполобые? Не имея возможности серьезно ответить на такой вопрос, я отделался шуткой:

– По историческим аналогиям, дорогой Федор Кузьмич: в России триста лет стояли у власти татары, триста лет царили Романовы, вот и большевики пришли к власти на триста лет…

Сологуб очень – и по-серьезному – рассердился:

– Какой вздор! Теперь – век телеграфов, телефонов, радио, аэропланов! Время летит безмерно быстрее, чем в эпоху Романовых или татар! Триста лет! Теперь не средние века с их ползучим временем!

– Ну, хорошо, Федор Кузьмич, пусть так; сколько же времени, по-вашему, большевики будут стоять у власти?

Сологуб сперва серьезно задумался, потом искорки юмора блеснули у него в глазах (он был чудесный юморист, о чем знали только немногие) и как будто нехотя, но с полной серьезностью (что было особенно пикантно) он ответил:

– Ну… лет двести!

И тут же сам расхохотался.

Я охотно подарил Сологубу сто лет: триста или двести, не все ли равно? И неужели нашему поколению так и остаться навсегда при второй (кошмарной) жизни султана Махмуда? Неужели так и задохнемся мы под водой?

При подобных вопросах всегда неутешительно вспоминался мне один эпизод из истории средних веков с их «ползучим временем»; ведь у истории другие масштабы и сроки, чем у нас.

Последний крестовый поход закончился большой неожиданностью: крестоносцы, идя в Палестину через Византию, решили, что Константинополь нисколько не хуже Иерусалима, а потому взяли столицу Византии и вообще овладели всей европейской частью этого государства; император Комнин вынужден был бежать в свои малоазиатские владения. Это было в 1204 году. Мой гимназический учебник истории (ведь вот запомнилось же на целые полвека!) бесстрастно и кратко продолжал и заканчивал:

«…Власть крестоносцев была непродолжительна: уже в 1264 году внук изгнанного императора в свою очередь изгнал крестоносцев из Византии»…

«Непродолжительна», – благодарю вас! Шестьдесят лет!

Триста, двести, шестьдесят лет – небольшие сроки для народа, хоть и весьма разные; для отдельного человека между ними почти нет разницы, и юмор Федора Сологуба в этом случае вполне уместен.

Но история умеет делать иногда и неожиданные подарки. Вместо шестидесяти, двухсот или трехсот лет, она иной раз укладывает события огромного масштаба на протяжении какой-нибудь четверти века, – время уже соизмеримое с длительностью человеческой жизни. Так, например, – от начала французской революции до Ватерлоо (ее конца) прошло ровно двадцать пять лет. И с октября 1917 года четверть века заканчивается как раз в нынешнем 1942 году…

«Новоселье» (Нью-Йорк; Париж, 1942–1950) – «Ежемесячный литературно-художественный журнал». Основатели журнала – поэтесса С.Ю. Прегель, после оккупации Парижа переехавшая в Нью-Йорк, и М.Л. Слоним – название позаимствовали у альманаха пушкинской эпохи. Основатели хотели «объединить писательские силы на деле служения русской культуре», но не обошлось и без политики. Однако в отличие от руководителей «Нового журнала» они не хотели вести политическую полемику, были настроены на примирение: «Мысль о России, обращенность к России будет руководящим началом всей нашей деятельности» (Новоселье. 1942. № 1. С. 3).

Марк Львович Слоним (1894–1976) – публицист, литературный критик. В 1917 г. был членом Учредительного собрания, в 1918 г. печатался в эсеровской газете «Дело народа», которую редактировал В.В. Сухомлин.

В 1922 г. они встретились как соредакторы журнала «Воля России». В 1936 г. подписали вместе с другими членами партии социал-революционеров заявление, что «в случае нападения на Россию все члены партии с.-р. будут всемерно способствовать защите родной страны». Статья «Заметки о русском сопротивлении» показывает, что Слоним сдержал это слово.

Мне кажется, мы плохо представляем себе нынешнюю русско-германскую войну, – и не потому, что газетные сведения о ней отрывочны, доходят с опозданием и просеяны сквозь мелкое сито всяческих цензур. Мы попросту не в состоянии вместить всего происходящего. Взор обычно способен охватить лишь ограниченное пространство; чувство, достигнув известных пределов, тупеет и не дает отзыва; воображение слишком часто оказывается вялым и бессильным.