Тем же вечером привидение явилось вновь, но, услышав о предстоящей свадьбе, направилось к своему ящику, свернулось и исчезло. «Утолить привидение, — писал Бен, — вот в чем, по-моему, заключается тайна жизни». «Утолить» — Бен выразился так потому, что чувствовал, будто привидение жаждало его души и наконец утолило эту жажду в полной мере.

Бен больше никогда не выигрывал на скачках, зато стал превосходным каменщиком и преуспевающим мастером по укладке садовых дорожек.

© Перевод. Т. Кудрявцева, 2011.

Было ровно четверть седьмого, когда я вышла из конторы.

«Тидл-ум-тум-тум» — снова зазвучал мотив в моей голове. Мистер Леттер насвистывал его весь день между шумными переговорами по телефону и периодами мечтаний. Порой он насвистывал: «Тихо, тихо поверни ключ», но обычно это было «Девушка, которую я оставил», исполненное в стремительном темпе хорн-пайпа.

Я стояла в очереди на автобус, устав и думая, как долго я смогу вынести Марка Леттера («Винты и Гвозди») Лимитед. Конечно, после моей долгой болезни это было испытанием. Но мистер Леттер и его напевы, и внезапно налетавшее настроение устраивать бум, и его внезапные переходы в апатию, его волосы и маленькие плохие зубы — все это вызывало у меня возмущение, особенно когда его мотив грохотал у меня в голове еще долго после того, как я уходила из конторы, — получалось, что я брала мистера Леттера с собой.

Никто на автобусной остановке не обращал на меня внимания. Ну правда, почему они должны были обращать? Я ни с кем тут не была знакома, но этим вечером чувствовала себя особенно анонимной среди едущих домой. Все смотрели сквозь меня и даже, казалось, шагали сквозь меня. Поздняя осень всегда вызывает печальные мысли. Скворцы устраивались на ночлег на верхних карнизах больших конторских зданий. А я обнаружила среди своего туманного чувства беспокойства очень сильное убеждение, что оставила в конторе что-то важное; возможно, какую-то недоделанную работу, или незапертый сейф, или что-то совсем пустячное. Я думала было вернуться, несмотря на усталость, и успокоиться. Но тут как раз подошел мой автобус, и я влезла в него вместе с остальными.

Как всегда, места для меня не было. Я ухватилась за поручень и позволила себе покачаться — взад и вперед, толкая других пассажиров. Я наступила на ногу мужчине и сказала: «Ох, извините». Но он, не ответив, отвел взгляд, что тягостно подействовало на меня. И я все больше и больше чувствовала, что оставила в конторе нечто чрезвычайно важное. «Тидл-ум-тум-тум» — эта мелодия сопровождала мою тревогу весь путь до дома. Я прокрутила в мозгу все, что делала в течение дня, так как теперь думала, что, возможно, дело в письме, которое я должна была написать и отправить по почте по дороге домой.

В то утро я пришла в контору и обнаружила Марка Леттера, поглощенного работой. Периодически — время от времени — он являлся в восемь утра, вскрывал почту, а к тому времени как я приходила, отправлял уже с полдюжины ненужных телеграмм и прежде, чем я успевала раздеться, давал мне указания на целый день, быстро размахивая веснушчатыми руками и одновременно изрыгая ртом слова. Эта привычка обычно раздражала меня, и лишь одно забавляло — каждый раз он давал указание: «Пометьте на письме: „срочно“». Это указание Марка Леттера казалось мне очень смешным, и часто я мысленно называла его — когда он бывал в таком настроении — Марк Леттер Срочно.[13]

Покачиваясь в автобусе, я вспомнила, каким энергичным был этим утром Марк Леттер Срочно. Он был требовательнее обычного, так что я до сих пор чувствовала себя выбитой из колеи. Я казалась себе ужасно старой для своих двадцати двух лет, прочесывая свой мозг в поисках какого-нибудь ключа к тому, что я оставила недоделанным. Что-то я упустила: чем дальше уносил меня автобус от конторы, тем больше я была уверена, что так оно и есть. Я вовсе не принимала свою работу слишком близко к сердцу, но суетливость мистера Леттера была заразной, и когда у него бывало такое настроение, я чувствовала себя на взводе весь день, и хотя утешалась тем, что вечером все эти заботы останутся позади, тревога не оставляла меня.

К полудню мистер Леттер немного успокоился, и целый час — до того как я пошла на ленч — он расхаживал по конторе, насвистывая сквозь свои нездоровые бурые зубы песенку моряков «Девушка, которую я оставил». Меня качнуло вместе с автобусом, запыхтевшим, сбившись с ритма. «Тидл-ум-тум-тум. Тидл-ум…» Когда я вернулась с ленча, в конторе было тихо, и я подумала, не ушел ли мистер Леттер, пока вдруг из его крошечного кабинетика не зазвучала снова эта мелодия, тихий легкий напев, протяжный ближе к концу. Тогда я поняла, что он впал в одну из своих дневных грез.

Я порой заходила в его кабинет-коробочку, когда он впадал в подобный транс. Я обнаруживала его сидящим за столом на своем вращающемся стуле. Обычно он снимал пиджак и вешал его на спинку стула. Правым локтем, поддерживавшим подбородок, он упирался в стол, а с левой руки свисал его галстук. Он смотрел на галстук — это был главный предмет его созерцания. В тот день, войдя к нему в комнату, я обнаружила его смотрящим на галстук. Он смотрел на него, раскрыв рот, так что мне были видны его мелкие редкие обесцвеченные зубы — такие маленькие, как первые зубы у ребенка, — и насвистывал свою мелодию. Вчера это было «Тихо, тихо поверни ключ», но сегодня было другое.

Я вышла из автобуса на своей остановке, по-прежнему держа в руке деньги за проезд. Я чуть не выбросила монеты, в рассеянности подумав, что это билет, а когда заметила, что это монеты, подумала, что я, видно, просто не существую, коль скоро кондуктор в спешке прошел мимо меня.

Марк Леттер пребывал в своем мечтательном состоянии два с половиной часа. Что же я оставила, не закончив? Я нипочем не могла вспомнить, что он сказал, когда наконец вылез из своего кабинета. Наверное, я приготовила ему чай. Мистер Леттер всегда любил выпить чашечку, когда не бушевал и не погружался в размышления, а был обычным разговорчивым человеком. Говорил он о своем хобби — лепнине. Я не думаю, чтобы у мистера Леттера была домашняя жизнь. В сорок шесть лет он был все еще не женат, жил один в доме в Рохэмптоне. Шагая по дорожке к своему дому, я вспомнила, что мистер Леттер явился к чаю, по-прежнему держа в руке висевший галстук, из рубашки с открытым воротом торчала его белая шея, а сквозь зубы звучала его «Тидл-ум-тум-тум».

Наконец я дошла до дома и вставила ключ в замок. «Осторожно, — сказала я себе, — осторожно поверни ключ, и слава Богу, я дома». Моя хозяйка прошла по коридору из кухни в столовую с солонкой и перечницей в морщинистых руках. У нее появились новые постояльцы. «Мои гости», — всегда называла она их. Новым гостям моя хозяйка всегда отдавала предпочтение перед старыми. Я была в отчаянии. Я просто не в силах была подняться к себе в комнату, вымыться и потом спуститься и есть бурый суп с новыми гостями, за которыми будет ухаживать моя хозяйка, игнорируя меня. Я присела на стул в коридоре, собираясь с силами. Год болезни высасывает тебя, сколь бы ты ни была молода. Внезапно отвращение к бурому супу и тревога, связанная с конторой, побудили меня решиться. Я не пойду наверх в свою комнату. Я должна вернуться в контору.