— Да, сэр. — Другого ответа на ум не пришло.

— Я — ученый, Бенедар, — продолжал он. Я имею дело с реальностью, с объективным миром, и не доверяю ничему, что по своей природе субъективно. А открывают мой список субъективного шарлатаны, угадывающие мысли, и все формы религии.

— Вы говорите совсем, как доктор Чи, — пробормотал я.

Ох, как же неприятно было ему услышать это сравнение!

— Вполне возможно. Кстати, именно он рекомендовал обратиться к вам.

— Ого! … Для меня это полная неожиданность, сэр.

Теперь в его чувствах ясно различалось облегчение. Облегчение, но с парадоксальным оттенком разочарования.

— Значит, на самом деле вы не можете читать мысли, — произнес он, как мне показалось, больше для себя.

— Нет, сэр. Я думал, что в досье Патри на Смотрителей достаточно ясно об этом сказано.

Его губы напряглись, чувствовалось, что он решает, не прекратить ли собеседование прямо сейчас.

— Если вам это поможет, доктор Айзенштадт, — предложил я, — то могу сообщить, что обнаружил у гремучников способность к эмоциональным изменениям.

Он кивнул, казалось, это не произвело на него никакого впечатления.

— Ну, это могут и наши сенсоры. Что нам действительно нужно… — он колебался. — Что мы действительно желаем, так это найти способ определения момента, когда кто-нибудь из них погибает.

— Простите? — не понял я.

— В чём дело? Разве вопрос сформулирован непонятно? Я желаю знать, существует ли какой-нибудь признак, по которому можно определить, мёртв гремучник или отправился… в гости.

Я смотрел на него, мысленно воспроизводя интонацию, с которой было произнесено последнее слово.

— Это беспокоит вас, не так ли? Мысль о том, что, возможно, и в нас существует нечто, способное жить вне физического тела?

— Если вы желаете порассуждать на религиозные темы, — довольно резко прервал он, — можете заняться этим в одиночку, в тюремной камере на Солитэре. Все, что мне от вас требуется, это ответ, можете вы обнаружить мёртвого гремучника или не можете, да или нет? — Он пристально смотрел на меня. — А в том случае, если ваш ответ будет отрицательным, нам придется просто пойти и взять одного из этих… спящих, любого, для того, чтобы подвергнуть его вивисекции.

Я стоял и смотрел на него, и понимание с трудом находило дорогу к моему разуму.

Святой, сказал он, может ли жизнь моя и жизни пяти десятков слуг моих чего-нибудь стоить в глазах твоих…

— А что, если вы неправильно угадаете? — спросил я, стараясь обрести хладнокровие. — Что будет, если вы убьёте кого-нибудь из них?

— Что, если мы кого-нибудь убьём? — поправил доктор.

Я рылся в голове, пытаясь найти подходящий ответ, но ответ светский… и за время этой небольшой паузы что-то исчезло, стерлось из моего видения, и я получил то, что искал, от него самого. Этот ответ блуждал где-то в тайниках души Айзенштадта.

— Если вы убьете, — равнодушно ответил я, — произойдет то, что уже случилось с иглометом Михи Куцко. Но на сей раз жертвой станут ваши люди.

Его рот скривился в издевательской усмешке, но это была дежурная издевка, лишенная всякой силы. Успешная попытка вывести из строя игломет была неоспоримым доказательством того, что гремучники обладают не только интеллектом, но и средствами самозащиты, и Айзенштадт не мог не понимать этого.

— Есть способы защититься, — сказал он как бы между прочим, будучи полным решимости продемонстрировать свою храбрость, даже если речь шла об очевидной опасности. — Но если при этом выяснится, что эти создания более способны, чем, например, собаки или лошади, то убийство одного из них может сильно навредить установлению будущих контактов.

Его чувства содержали в себе очень мало сомнения в том, что такой уровень интеллекта, действительно, существует.

— Я понимаю, и сделаю что могу. Но мне потребуется помощь Каландры.

И снова его губы скривились.

— Хорошо. Собственно говоря, я давно ждал, что вы обратитесь ко мне с этим — ваша одиссея с целью избавить её от «Пульта мертвеца» граничила с безумием. Но… приведите мне хоть одну серьезную причину, почему я должен еще больше втягивать ее в то, в чем она и так сидит по уши.

— Потому что у двоих ровно вдвое больше шансов узнать то, что вас интересует, чем если бы мы действовали в одиночку, — искренне ответил я. — И еще потому, что в ваших интересах, да и в интересах Патри, свести возможность провала или ошибки до минимума.

Он хмыкнул.

— Если следовать этой логике, то я должен перетащить сюда чуть ли не всю колонию Смотрителей в полном составе.

— Согласен с вами.

Айзенштадт посмотрел на меня, явно желая нагнать страху. Он даже изобразил, что серьезно обдумывает мои слова. Но я чувствовал, что он уже принял решение о том, что сумеет смириться с присутствием Каландры. В особенности, если предположить, что отказ мог возыметь ужасающие последствия.

— Хорошо, — в конце концов проворчал он, отодвигая кресло и поднимаясь из-за стола. — Давайте возьмём вашу подружку и побродим по тому участку, который предстоит обследовать. Не забывайте о том, что она будет вместе с вами, если нам вдруг придется их срезать… А если ваш выбор окажется неверным, вы будете первыми, кого гремучники захотят поджарить на медленном огне. Если это произойдет, то перед «Вожаком» и «Пультом мертвеца» встанет непосильная задача…

— Да, сэр, — ответил я, с трудом шевеля пересохшими от волнения губами. — Мне это понятно.

Мы не отправились туда, где находилась камера Каландры, — Айзенштадт в последний момент изменил свое решение и отправил за ней двух офицеров Службы безопасности Солитэра. В это же время мы с ним прошли через проложенный меж двух заборов коридор к Батт-Сити. Мы были там, и я не мог насмотреться на аппаратуру и, в особенности, на датчики принципиально нового типа, укрепленные на некоторых гремучниках, когда, наконец, доставили и её.

Я не знал, где и как она содержалась в течение всего этого времени, но с первого взгляда было ясно, что с ней так вежливо и предупредительно, как со мной, не обращались. Лицо выглядело бледнее, а движения, когда она выходила из машины, показались мне несколько замедленными. Я шагнул к ней, но остановился, увидев в её глазах сигнал тревоги, и предпочел дождаться, пока Каландру не подведут к нам.

— Как твои дела? У тебя всё в порядке? — тихо спросил я, протягивая к ней руки. Ладонь была холодной, но стоило мне взять её в свою, как она сразу же потеплела.

Как и следовало ожидать, её чувства представляли собой смесь раздражения, усталости и смирения. А в глазах…

И снова словно что-то щёлкнуло у меня в голове.

— Наркотики? — спросил я, поворачиваясь к Айзенштадту. — Целых полтора месяца её накачивали наркотиками?