— Вы упомянули о безопасности. Что же за безопасность обеспечивают вам эти тела?

Молчание. Для меня было совершенно ясно, что Айзенштадт закидывал удочку, чтобы выпытать детали о безопасности гремучников. Возможно, это понимали и сами гремучники.

— Не думаю, чтобы они стали отвечать, — пробормотал я через минуту.

— Испугались, что ли? Или же им не хватает слов?

Я недолго думал, что ответить.

— Либо испугались, либо не доверяют, я бы сформулировал так. Здесь чувства уже другие, нежели тогда, когда речь шла об их телах-домах, и я не думаю, чтобы проблема состояла в бедности словарного запаса.

Хмыкнув, он повернулся к Каландре.

— Вы согласны с этим?

— С тем, что речь идет о различных типах чувств — да, — кивнула она. — Но следует ли понимать эмоции, заставляющие их молчать, как страх или что-нибудь ещё, я не знаю.

— Мне казалось, что Смотрители могут угадывать мысли любого, — проворчал Айзенштадт.

— Любого человека, — негромко поправила Каландра. — А в данный момент… это не люди.

Лицо ученого напряглось, и внезапно изменились и его чувства.

— Да, да, как же, но может быть, это такие же религиозные типы, как вы, помешанные на демонах и прочем, — казалось, он чуть оживился. — Но вот я не верю. Эй вы, Смайт, отверните этого Эдамса, усадите его так, чтобы они с Загорой не видели друг друга.

Я вздрогнул, увидев, что Смайт и остальные бросились выполнять приказ.

— Сэр, их невозможно отделить друг от друга. Все дело в слишком большой синхронизации.

— Надо думать ещё и об этом? — холодно ответил Айзенштадт. Неожиданно я почувствовал, что его охватило то же благоговение, что меня я Каландру, но мгновение миновало, и теперь в нем действовал и говорил ученый, дотошный и скептический.

— Что у нас за записи? — бросил он техникам, сидящим у мониторов.

— Очень странные, — отозвался один из них. — Характеристики сердечной деятельности, кровяного давления и обмена веществ имеют тенденцию к понижению. Биотоки мозга… — он колебался, — если честно, доктор, я просто не знаю, как это понимать. Наличествуют черты, указывающие на умственную гиперактивность — они локализованы в весьма необычных участках, но одновременно присутствуют и элементы, указывающие на глубокий сон. Действительно глубокий сон, но вряд ли это можно назвать коматозным состоянием. По идее, оба должны лежать на спинах и вовсю храпеть.

Айзенштадт задумчиво пожевал губами.

— Что-нибудь из этого соответствует известным формам медитации?

— Я бы не сказал. Разумеется, записи, которые мы здесь получаем, не предназначены для того, чтобы служить исчерпывающим списком.

— Сэр, — вмешался ещё один техник, — похоже, характеристики обмена веществ продолжают снижаться. Не очень быстро, но заметно.

— Существует реальная угроза жизни? — спросил Айзенштадт.

— Я… не знаю. Возможно.

Учёный кивнул с кисловатым видом.

— Эй, гремучники, вы ещё здесь?

Лица Загоры и Эдамса совершенно идентично скривились.

— Где «здесь»?

— Я имею в виду, вы ещё в контакте с нами? — чувствовалось, что его естество сопротивлялось тому, чтобы принять происходящее за чистую монету. — Нам хотелось бы узнать о вас побольше и, разумеется, рассказать о себе. А начать мы бы хотели с…

— У нас нет желания… больше узнать о вас.

Айзенштадт на секунду опешил, это неожиданное вмешательство сбило его с мысли.

— Так. Хорошо. Мы хотим выяснить, что представляет собой мёртвый гремучник и как он может быть подвергнут вивисекции. Возможно ли нам получить от вас…

— Мёртвых не бывает.

Ученый тихо вздохнул.

— Ах, вот как… понятно. Может быть, я недостаточно ясно выразился. Нам бы хотелось…

— Тела-дома могут умирать. Мы — нет.

— Да, именно это я и имел в виду. — Айзенштадт предпринял еще одну попытку. — Нам бы очень хотелось изучить один из ваших домов-тел. Если бы вы могли указать на один из тех, которыми вы не пользуетесь, и позволить нам…

— Вы можете взять для изучения трутня.

Учёный был вынужден снова замолчать на полуслове.

— Трутень, вы говорите? А что это такое?

— Тело-дом, выросшее из подвергнутого стери… лизации семени для того, чтобы им пользовался… кто захочет.

На какой-то момент мне показалось, что Айзенштадта захватили врасплох.

— Что вы имеете в виду, говоря «кто захочет»? У вас что, у всех есть тела-дома?

И снова вместо ответа тишина.

— Они говорили, что их тела-дома могут умирать, — тихо напомнила Каландра. Может быть, выращивание запасных домов-тел — их способ обретения бессмертия?

Ответом был раздражённый взгляд Айзенштадта.

— Давайте оставим метафизику в стороне! — рявкнул он, но за резкостью таилась плохо скрытая неуверенность. — Хорошо, гремучник, мы поняли. Вы можете указать нам на один из таких трутней?

Небольшая пауза. Затем, как всегда в унисон, Эдамс и Загора подняли руки и указали.

— Там, — шептали они. — Две тысячи четыреста… восемьдесят семь высот.

— Каких высот? — не понимал Айзенштадт. — Ваших, наших? Вы имеете в виду эти горы?

— Доктор, — воскликнул один из техников, прежде чем Искатели успели ответить. — У Эдамса отказывает сердце!

— Эдамс! Прервите контакт!

Лишь спустя секунду я понял, что это прокричал я. Искаженное судорогой лицо Эдамса, внезапно напрягшееся тело — все это буквально вопило о том, что его жизнь в смертельной опасности. Я шагнул к нему…

И меня тут же остановила рука Айзенштадта.

— Доктор…

— Давайте обождем, что предпримут гремучники! — взволнованно воскликнул он. — Отпустят ли они его или нет.

Я в ужасе уставился на него.

— А если нет?

Его взгляд по-прежнему был прикован к Эдамсу.

— Нам необходимо выяснить, что значит для гремучников человеческая жизнь. Лучшего момента для этого не найдешь.

И всё потому, что Эдамс был халлоа. Религиозный фанатик… почему бы им, в таком случае, не воспользоваться? Я до боли сжал зубы и снова повернулся к Искателям. Состояние Эдамса быстро ухудшалось, приближаясь к критическому.

— Гремучник! — заорал я. — Ты убиваешь его! Отпусти его!

Секунды тянулись, как часы, но ничего не происходило. Потом ощущение чужого присутствия внезапно покинуло и Загору, и Эдамса. Загора сразу как-то обмякла, с трудом дыша, её губы вяло шевелились…