Мирный договор подписали третьего июля, но еще двадцатого мая на «Архангельск» прибыл новый командир – контр-адмирал Егорычев, и Лиза «списалась на берег». Адмиралтейство обещало равноценную замену, но цена таким обещаниям – грош. Да и то в базарный день. Была война – не хватало людей, – и в тех условиях могла сгодиться и баба в погонах. Даже звания каперанга не пожалели. Командуйте, дескать, барышня, родина вас не забудет! Но то война, а в мирное время желающих порулить авианосной группой хоть пруд пруди. Тот же Егорычев, просидевший всю войну зампотылом 5-й эскадры.

Однако Лиза по простоте душевной сигнала «поворот все вдруг» не поняла. Сначала удивилась. Думала, что это наказание за ее художества, типа вылета на штурмовике в составе эскадрильи – та история реально грозила трибуналом. Однако под трибунал ее никто не отдал и грозных выговоров не сделал. И тогда Лиза задумалась, что за притча? Обиделась позже, переговорив с парой-другой начальников в управлении кадров 2-го флота и увидев, как при разговоре с ней прячет глаза адмирал Борецкий.

– Дядя Андрей, я знаю, ты не трус! – сказала твердо, уловив основной мотив адмиральских недоговорок. – Так чего же ты передо мной, соплячкой, труса празднуешь! Говори, как есть, и будет тебе счастье!

– Переоценил я Маркова, – тяжело вздохнул старик. – Да и себя, Лиза, если по совести, тоже. Об авиагруппе забудь. Крейсер дадут, да и то не сразу. Сначала загонят на год или два в адмиралтейский резерв или в Академию Генштаба. Это, значит, чтобы ты, Лиза, свой образовательный уровень подтянула и научилась ходить под седлом. Все-таки, думаю, дело кончится Академией, не полные же они мудаки! Потом дадут поплавок, если, разумеется, не заблажишь, не сорвешься и все экзамены сдашь, как положено. И уже тогда поставят на крейсер…

– Серии «Псков»?

– Возможно, что и так, – кивнул адмирал.

– А кто эти они? – поинтересовалась Лиза, которая что в той жизни, что в этой, была в политике ни в зуб ногой. Не знала и не понимала, как работают большие организации, не умела учуять, «куда ветер дует».

– Они, Лиза, это они, – дернул адмирал подбородком, указывая куда-то вверх.

– Понимаю. – В душе Лизы вспыхнул жаркий огонь гнева, но внешне это никак не выразилось. Она была спокойна, неколебима и самодостаточна. А гнев… Что ж, он высушит подступившие к глазам слезы и сожжет все лишнее. Останется основное.

– Скажи, дядя Андрей, ты наш разговор в госпитале помнишь? – спросила, хотя и знала, он помнит.

– Помню, как тут забудешь! – подтвердил старый адмирал.

– Тогда, верно, помнишь и свое третье условие? – прищурилась Лиза.

– Не блажи! – вскинулся Борецкий. – Такими вещами не бросаются!

– Отчего же? – подняла бровь Лиза. – Я, если помнишь, соглашалась на авиаматку. А на «Вологде» я могу и резервистом ходить! Плавали, знаем!

– Значит, в кадрах не останешься? – нахмурился старый адмирал.

– А оно мне надо? – притворно удивилась Лиза, хотя ей это решение далось отнюдь нелегко. – Я, дядя Андрей, женщина богатая, могу себе позволить dolce vita и любые излишества. Мужиков, какие понравятся, гимназисток румяных в постель с мороза, шампанское рекой… Ну, ты понимаешь! И это не мне, а вам, суки, – сорвалась она вдруг на хриплый шепот, – надо очень постараться, чтобы я по доброй воле поменяла платья haute couture, туфли-лодочки на шпильках в два вершка высотой и венецианское шелковое белье на ваш долбаный мундир! Объявят мобилизацию, я свой патриотический долг выполню, а для удовольствия у меня есть частный бриг, где я и так царь, бог и воинский начальник!

Борецкий молча выслушал ее тираду, кивнул.

– Прости нас, Лиза, – сказал, наконец, нарушив повисшую между ними гнетущую тишину.

– Подашь прошение об отставке, – добавил еще через пару секунд, – я прослежу, чтобы не тянули. Уж на это-то моей храбрости достанет…

* * *

Лиза тоже не стала тянуть. Написала прошение. Коротко, жестко, без указания причин. И, не мелочась, адресовала прямиком на имя адмирала Маркова. Добавила к «декларации о намерениях» просьбу о предоставлении внеочередной вакации для поправки здоровья и сроком «до вступления в силу приказа о моей отставке», и отослала курьерской почтой, в последний раз воспользовавшись прерогативой командира авианесущей группы. Теперь оставалось только ждать. Ждать и надеяться, что адмирал Борецкий не забудет «похлопотать» и на этот раз будет достаточно настойчив. Должен же он, старая перечница, испытывать угрызения совести? Или ему хоть ссы в глаза – все божья роса?

Лизе позиция «дяди Андрея» казалась бесхребетностью, а поступки – предательством, и – увы – все это теперь ассоциировалось для нее с тем, чем еще недавно она искренне гордилась, с Флотом и Адмиралтейством.

«Да идите вы все нахрен со своей подковерной борьбой! Козлы!»

Штаб 2-го флота располагался во Владимире, там Лиза и обосновалась в ожидании приказа. Остановилась она на постоялом дворе «Золотые ворота». Гостиница стояла на высокой стороне Подсоборной улицы, и так как обалдевший от Лизиного вида администратор готов был ковром стелиться перед себерянкой-авиатором, она получила великолепный номер на верхнем, девятом, этаже, откуда открывался восхитительный вид на Клязьму, шоссейный мост и заречные леса. Вечерело, но воздух все еще оставался прозрачным, лишь окрасился в палевые тона. Солнце садилось, заставляя реку блестеть, деревья и здания отбрасывали длинные тени.

«Красиво, но лучше бы шел дождь!»

Настроение у Лизы было дерьмовое. К такому минору подошли бы низкое сизое небо и мелкий холодный дождь, временами переходящий в мокрый снег. Но не сложилось. Лето в центральной Руси, что называется, удалось. А дождь со снегом – это, господа, привилегия северной Новгородчины, то есть тех коренных земель, откуда пошла есть Себерская Земля.

Мысль эта Лизу удивила. Она по случаю взглянула на ситуацию как бы со стороны и вдруг осознала, что мысли – не одна лишь мысль о Новгородчине, а все ее мысли в последнее время – совершенно не соответствуют жизненному опыту Лизы Берг. Ну, какая, к черту, офицерская честь могла быть у советского инженера-электрика, да еще и у женщины? О какой Новгородчине могла грезить гражданка СССР, проживающая отнюдь не в Ниене, а совсем даже в Ленинграде?

«Что он Гекубе? Что ему Гекуба? А он рыдает… Бред какой-то!»

Но тоска не проходила, и черная меланхолия, под которую господа офицеры пускали, бывало, пулю в висок, никуда не делась. Висела за спиной, дышала в загривок.

– Твою ж мать! – сказала Лиза вслух и, выбросив в открытое окно окурок, потянулась за новой папиросой. – Пойти, что ли, напиться?

И в этот момент зазвонил телефон.

«Да вы что, сговорились, что ли!»

– Да! – зло рявкнула она в трубку. – Слушаю!

– Госпожа баронесса, прошу прощения за беспокойство…

– Кто это? – нахмурилась Лиза.