— Это как же? — спросил заинтригованный Грэшем. — Он ведь не нуждался в деньгах. И хотя те, кого вы упомянули, были наделены и богатством, и властью, однако в то время вряд ли принадлежали к самым влиятельным персонам.

— Нет, конечно, но мы были на виду. А Сесил любил держать под контролем любого, кто был хотя бы как-то известен или же мог приобрести вес в обществе.

Верно, согласился про себя Грэшем. Он по собственному опыту знал, что такое — ежечасно ощущать на себе железную хватку Сесила.

— Но дело не только в этом, позволю заметить, — подал голос Эндрюс. — Я был в числе самых первых рекрутов, правда, приложил руку только к одной пьесе, пока благоразумие не подсказало мне оставить эти игры. Скажу честно, я поддался искушению вторично, но уже в более зрелом возрасте. В последние три-четыре года прошлого века лорд Солсбери взялся возводить фундамент своей истинной власти. Наследника у Елизаветы, как вы сами знаете, не было. Если бы новым монархом стал шотландский король, или выдвиженец из рядов нашей знати, или же кто-то, приглашенный из Испании или Франции, — все это таило в себе угрозу смуты и едва ли не гражданской войны. И Сесил принялся давить на членов нашего кружка, заставляя нас сочинять пьесы, в которых бы превозносилась абсолютная власть короля.

— Что, в свою очередь, привело к новым проблемам, — заметил Бэкон. — «Генрих Четвертый» задумывался как панегирик торжеству монархии над неуправляемой вольницей. Увы, немытое большинство предпочло королю пьяницу Фальстафа! Сесил рвал и метал от гнева!

Грэшем на минуту задумался.

— Мне понятно, почему вы, милорд епископ, человек умный и проницательный, наделенный недюжинным писательским даром и потребностью обращаться со словом к аудитории — как вы делаете это на ваших проповедях, — мне, говорю я, понятно, что именно соблазнило вас заняться подобного рода экспериментами. Но что, скажите на милость, подтолкнуло к этому короля Англии?

За епископа ответил Бэкон:

— Понимаете ли, король мнит себя писателем и философом, и ему неприятна сама мысль о том, что он наделен более чем скромными дарованиями. Да еще Роберт Карр предложил Якову испробовать силы на писательском поприще — еще до того, как им обоим стало известно об услугах, кои с удовольствием оказывает другим Шекспир. Стоило Эндрюсу узнать об этом, как он тотчас впал в панику — в той мере, в какой милорду епископу известно значение этого слова. Он уговорил короля не печатать пьесу под собственным именем, зато рассказал про услужливого Шекспира.

— И, поступив так, я тем самым признался, что тоже вовлечен в это дело.

— И как же Яков отреагировал на ваше предложение?

— Сначала оно его позабавило, но потом король не на шутку разгневался. Он очень горд своей Библией, полагая, что тем самым возвел себе в глазах последующих поколений духовный памятник, выше которого стоит разве что его мастерство как охотника. Яков почему-то решил, что если вдруг станет известно о моем участии в написании пьесы, это обесценит его любимое детище. Ведь король постарался принизить в глазах людей мою роль в создании перевода Библии. Я стал и до сих пор остаюсь всего лишь окончательным редактором текста. Перевод же — плод трудов нашего славного короля. И я склонен полагать: в истории так все оно и останется.

— Как результат вы не получили кафедру в Кентербери? — уточнил Грэшем.

— Как видите, не получил, — ответил Эндрюс. — Справедливое возмездие за юношеское тщеславие. Король прямо сказал, что случись мне получить кентерберийскую кафедру, само существование этой пьесы будет постоянно висеть надо мной дамокловым мечом. Или же я услышал эти слова из уст Овербери и Карра?.. Точно не помню.

— А как же Марло?

— Он пришел к его величеству — кстати, Кок посодействовал в этом — и заявил, что ему известно местонахождение рукописей, принадлежащих моему перу и перу короля. Некая сумма денег и беспрепятственный выезд в Европу станут гарантией их возвращения. Яков пригрозил бросить его в пыточную. Марло расхохотался ему в лицо. А заодно спросил: известно ли королю о том, какие мучения он и без того вынужден ежечасно терпеть? Рассмеялся и сказал, что ждет не дождется собственного смертного часа. Судя по всему, он пригрозил, что в случае его внезапной смерти о рукописях тотчас станет известно, — сказал Эндрюс.

Грэшем неожиданно подумал: а ведь если Яков до сих пор и прислушивается к мнению кого-то из этой парочки, то этот кто-то наверняка Эндрюс, а не Бэкон.

— И король согласился?

— Да, — ответил епископ, — однако по иным причинам. Как вам известно, Яков страдает непреодолимым страхом перед смертью и всем, что с ней связано. Когда умирал принц Генри, он даже убежал из Лондона. Скорее всего его не будет на похоронах собственного сына. В некотором роде Марло превратился в глазах Якова в олицетворение смерти.

— И что теперь? — спросил Грэшем.

— Марло исчез. Бог ведает, где он теперь, — сказал Бэкон. — Не исключаю, что он безумен, однако Марло поступает как человек, отдающий отчет в своих действиях. Шекспира не видели с того момента, как Уэйд схватил вас с супругой на его квартире. Письма Якова к Карру до сих пор не найдены…

Тут Бэкон и Эндрюс одновременно вопросительно посмотрели на Грэшема. Сэр Генри ответил спокойным взглядом; на губах его играла знаменитая полуулыбка.

— И вот ситуация. В любую минуту может стать известно, что пьесы, чье авторство приписывается постороннему человеку, на самом деле являются творениями определенной группы весьма влиятельных людей. Некоторые из тех, кто создал так называемые шекспировские пьесы, хотели бы, чтобы сей факт остался в секрете, ибо, если о нем узнают, их репутация и положение в обществе могут серьезно пострадать. Есть и другие — кто хотел бы, чтобы их гений наконец-то получил заслуженное признание. В общем, как вы сами видите, полная неразбериха… Кроме этого, — добавил сэр Генри, — уже поползли слухи, будто принца Генри отравили — что, между прочим, я должен подтвердить или опровергнуть перед королем. Повисла гнетущая тишина.

— Так его отравили? — спросил Грэшем, глядя в глаза Бэкону.

— Не знаю, — ответил тот спустя пару секунд. — Хотя лично я сильно в этом сомневаюсь. Единственное возможное объяснение — Овербери страшился, что Генри подорвет позиции Карра, а значит, и его самого. Хотя на самом деле не было ничего даже близко похожего. Яков не прислушивался к Генри, считая старшего сына ханжой и лицемером. Генри, в свою очередь, считал отца распутником.

— Так кто же писал шекспировские пьесы? — спросил Грэшем.

Бэкон с Эндрюсом переглянулись.

— Вы действительно хотели бы это знать? — произнес Бэкон. — Боюсь, что подобного рода знание может вам навредить как физически, так и морально.

Грэшем внутренне сжался.

— Скажите мне, — проговорил он. — Мне нужна правда.

— Что ж, — ответил Бэкон, — коль вы настаиваете… Разумеется, здесь присутствующие, то есть я и епископ. Король. Графы Оксфорд, Рутленд и Дерби — в той или иной мере. Напоминаю, что порой над одной и той же идеей работали двое, а то и трое из нас. Марло. Вдовствующая графиня Пембрукская, которая, между прочим, пыжится больше всех, утверждая, что именно ей принадлежит авторство двух пьес — «Как вам это понравится» и «Двенадцатая ночь».