– Что это даст? – осведомилась Наташа.

– Они ни за какие деньги не отважатся арестовать нас при скоплении народа. Пока врачи будут заниматься вами, мы в безопасности. А минут через десять подоспеют наши ребята.

– Русские?

– А кого бы я еще называл нашими. Американцев?

Наташа кивнула и, помявшись, предупредила:

– Учтите, когда будете нести меня, вам может показаться, что я тяжелая. Но на самом деле во мне ни грамма лишнего веса. Просто мне придется полностью расслабиться, а когда человек расслаблен, он делается тяжелее, чем на самом деле.

– Принято, – подмигнул Галатей. – Я справлюсь.

– Вы говорите так, будто вам предстоит рояль нести, а не женщину.

– Женщину, Наташенька, женщину. Да еще какую!

– Ха! Наконец-то расщедрились на комплимент! Хоть стой, хоть падай.

– Падай, – шепнул Галатей.

– Ну раз ты настаиваешь…

Так, неожиданно для себя, они перешли на «ты». А через короткий промежуток времени сблизились еще сильнее. Настолько, что Наташа еще долго не могла забыть крепкое объятие Галатея, а он – упругость ее горячего тела. И оба втайне посетовали на то, что лететь на родину им довелось разными самолетами.

Украина, город Донецк, Кировский район,

6 июня, вечер

Отозван из Египта, но в Управлении внешней разведки не появился, в Москве не найден, на территории Российской Федерации не замечен.

Беликов не был уверен, что именно так звучит оперативная сводка о его исчезновении, однако почему-то ему казалось, что он угадал. На протяжении последних дней он повторял эту фразу снова и снова, как заклинание, как молитву, как мантру. Не появился, не найден, не замечен. Короче, ищи ветра в поле!

Мысль о побеге возникла сразу после звонка Галатея. Ах, сволочь! Ведь он специально построил телефонный разговор так, чтобы скомпрометировать Беликова перед американцами. Ну и ладно. Может, оно и к лучшему. Работать на двух хозяев выгодно, но чересчур уж хлопотно и опасно. В конечном итоге «кротов» отлавливают, потрошат на допросах и выбрасывают на помойку. Но это – бестолковых «кротов», доверчивых, не видящих дальше собственного носа. Беликов же все предусмотрел. Месяц за месяцем он готовил себе теплое местечко на случай провала.

В самолет Каир – Москва вошел один человек, а по трапу в Шереметьево спустился совсем другой – в массивных очках, сутулый, щекастый. Дело техники. Чтобы кардинально изменить внешность, достаточно сунуть в рот пару орехов, увеличить глаза мощными линзами, напялить яркий пиджак и зализать волосы за уши. Был Беликов, да сплыл по прибытии в столицу. А на следующий день – всплыл. В шахтерском городе с пирамидами терриконов и сугробами тополиного пуха вдоль бордюров. Под другим именем, с другими документами и новым местом прописки. Донецк – временное пристанище. Когда суета вокруг похищенной программы уляжется, Беликов сложит кредитные карточки стопочкой, стопочку сунет в нагрудный карман и отправится в загранпутешествие, из которого уже никогда не вернется ни в Россию, ни на Украину. Хватит с него нервотрепки. Он уходит на заслуженный покой.

Беликов полюбовался своим отражением в черном окне автобуса, усеянном дождевыми каплями, и остался доволен увиденным. Одет неброско, под стать большинству мужчин рабоче-уголовного Донбасса, коротко стрижен, вроде как недавно брит. Единственное, что выделяло его среди прочей публики, так это развернутая газета в руках. От некоторых привычек трудно отказаться. Но кому какое дело, чем занимается одинокий пассажир, втиснувшийся на заднее сиденье автобуса № 77 и едущего, как остальные, домой после изнурительного рабочего дня?

Не то чтобы Беликов действительно работал, однако сегодня он подустал. Целый день мотался по донецким турфирмам, потом побывал в двух агентствах недвижимости, подыскивая пристанище на два-три ближайших месяца. Однокомнатная квартира в микрорайоне Текстильщик, снятая впопыхах, его не устраивала. Дом гостиничного типа, хлипкие двери, тонкие перегородки, маргинальные соседи. Беликову хотелось чего-нибудь более надежного. Пусть на окраине, но в спокойном, тихом месте. И газета, которую он изучал, была открыта на разделе «Аренда жилья». Почему бы не почитать, если внутри автобуса горит свет, а снаружи не видать ничего, кроме сияния фар, отражающихся в лужах?

Беликов встряхнул газету, расправляя ее перед глазами. Не стоило ему вести себя так, словно он находился в московском метро, а не в переполненном донецком автобусе.

Шуршание газетных страниц привлекло недоброе внимание дерганого пассажира с плотно стиснутыми губами, за которыми угадывался неумолчный скрежет зубов. То ли дрянной плодово-ягодной бормотухи перебрал скрежетальщик, то ли поцапался с кем-то на работе, а может, просто имел вздорный характер, но, как бы то ни было, Беликов ему активно не понравился.

– Что, мент, – сказал он, глядя сквозь частокол рук, держащихся за поручень, – в общественном транспорте трястись – это тебе не на «луноходе» с антенкой раскатывать, а?

Беликов не имел ничего общего с милицией, да и к чужим разговорам не прислушивался, но сразу понял, что обращаются к нему, и оторвал взгляд от столбцов с объявлениями. Напрасно. Не подними он глаз, никто бы не догадался, что в них не отражается готовность дать отпор агрессору.

– Не обознался, – удовлетворенно констатировал тот. – Сперва сомневался, ты или не ты. Зря сомневался. Память у меня дай боже всякому. – Пассажир посмотрел по сторонам, предлагая окружающим разделить переполняющее его злорадное торжество. – В позапрошлом году иду со смены, а тут патруль. И этот с ними, за старшего. – Последовал кивок на поспешившего уткнуться в газету Беликова. – Главное, я в тот вечер, кроме пива, ничего в рот не брал, а они цап, и повезли… Эй, мент! Помнишь, как ты у меня деньги из карманов выгреб и часы забрал?.. Молчит. Шлангом прикидывается. – Пробираясь по проходу в заднюю часть автобуса, пассажир продолжал посвящать общественность в историю своих злоключений: – Без копейки оставили, рожу начистили, еще и протокол накатали, сволочуги. На службе они герои, а как в гражданку переоденутся, так тише воды ниже травы. Правильно я говорю, мент?

В ноздри Беликова ударил запах лукового перегара, он снова поднял глаза и снова подумал, что делает это напрасно. Пассажир, повиснув на поручне большой свирепой обезьяной, склонился к нему, выплевывая свои дикие обвинения:

– Помнишь, как ты меня об сейф – башкой, башкой, а потом – одеколоном, одеколоном? Флакушником обзывал, алкашом подзаборным. Так в протоколе и записали: потреблял парфюмерно-косметические средства в общественном месте, сопровождая действия нецензурной бранью. Это чтобы я права не качал, чтобы деньги назад не требовал. А меня на следующее утро – с работы. А меня теща – взашей из дому. А ты – в газетку носом? А ты – умный, да?

– Позвольте! – возмутился Беликов, безуспешно пытаясь удержать газету, вырываемую из рук.