– Нет, я не могу отделить себя от того, чем занимаюсь, это и есть моя жизнь, и другой она уже не будет. Всё, что я делал, все те люди, коих я встретил, все те места, в которых я побывал, сформировали мою личность, моё существование, если хочешь, мой способ выживания. Иногда я ностальгирую по тяжёлым временам, потому что…

Аркадий на секунду отвлёкся, у него вдруг возникло чувство, будто кто-то пытается до него докричаться издалека, что-то донести, а он не может разобрать ни единого слова.

– …в них присутствовала новизна, движение, что-то по-детски наивное, сулящее надежду.

– Ты просто был молод.

– Да-да-да, и это тоже, это непременно так. А потом я повзрослел, – и вдруг он оборвался на полуфразе без намерения прибавить что-либо к сказанному. Внезапно возникшее оживление от приятных воспоминаний быстро прошло, будто ударившись с разбегу о глухую бетонную стену забвения.

– Твоему положению, объективно говоря, можно позавидовать не только из-за денег. У тебя есть дело, которым ты любишь и умеешь заниматься, есть семья…

– Помню как-то раз мы с Анечкой бегали по городу, искали тебе штаны, первые настоящие, ко дню рождения, считай, у нас появилась главная цель в жизни: купить тебе штаны. Перерыли весь город вверх дном, выбор умопомрачительный, но нам хотелось фирменных, качественных и недорогих. Смешно; не понимали, что одно исключает другое. Тогда я не был искусен в доставании чего-либо, что в то время являлось важным навыком, а жена и подавно. В общем ни черта в конце концов не нашли хоть и старались изо всех сил. Наша суета длилась неделю-полторы, жаль, отец не видел, может, помог бы, сами мы с женой сговорились не обращаться к нему за такой мелочью, стыдно. Вот ведь были дураками!

– Почему дураками?

– Знаешь, как приятно помогать другим? А родным в особенности. Потому и дураками. Отчего мы в молодости считаем себя исключительными? Сами упоённо бегали, вошли в азарт, а ему, думали, будет в тягость. Такая глупость. Потом пошли на очередной рынок, взяли чёрт знает что: не тот цвет, не тот размер, к тому же, по ощущениям, бывшие в употреблении, – а по дороге домой друг друга ободряли, пытались найти достоинства в своей покупке, фантазировали, как тебе в них будет хорошо. Как вернулись, Анечка штаны сразу постирала, и они сильно полиняли, но чуть сели и стали не так тебе велики, а на следующий день, как только вы пришли с прогулки домой, она мне звонит и со слезами в голосе говорит, что разошёлся шов. Отнесли в ателье, их практически полностью перестрочили, получилось неплохо, ты их долго носил, пока не протёрлись, паршивенькая ткань. А сами только задним умом догадались, что можно было сшить в том же ателье, купив хорошую ткань с подходящим цветом. В общем получилось совсем невпопад. И почему мы непременно хотели купить готовое?

– Так проще.

– Выходит, нет, не проще, ведь столько было беготни.

– Я имею в виду, проще в другом смысле: ваше занятие помогало от чего-то отвлечься.

– Оно помогало нам ощущать себя семьёй, но потом всё куда-то подевалось, после чего как раз таки и стало проще. И уж не знаешь, что лучше.

– Это очевидно.

– Не спеши с выводами. Когда уходит одно, всегда появляется нечто иное, занимающее его место. Уходит само, хочешь ты или нет, тебе приходится лишь сожалеть о том, чего не успел совершить, и жить далее, зная, что и нынешняя жизнь тоже перемениться.

– Так нельзя. Сколько в этом эгоизма!

– А, по-моему, это смирение.

– Нет, это именно эгоизм. Насколько высоко надо ценить самого себя, чтобы считать жизнь вокруг чем-то переменчивым и второстепенным! Мы её составляем, и другого содержания не имеем. Держаться лишь за самого себя – просто сумасшествие, всё равно что держаться за пустоту.

– Называй, как хочешь. Я слишком стар, чтобы менять свои взгляды.

– Ну нет, постой. Я не думаю, что ты на самом деле так думаешь, иначе ты бы не женился и не завёл детей.

Геннадий Аркадьевич вполне овладел собой и лениво посмотрел на сына после его последней реплики.

– С тех пор много лет прошло. И да, в чём-то ты прав, я изменился.

– Ты хочешь сказать…

– Нет, этого я сказать не хочу.

– Значит ещё не всё потеряно. Как раз сегодня мы с дедом говорили о содержании человеческих поступков, деятельности вообще и выборе её направления. Ты бы мог предположить, что он размышляет о таких вещах?

– Очень душеспасительные речи, и мне жаль, что со мной он в молодости их не вёл. Видимо, эта склонность появилась у него ближе к старости. И до чего вы договорились?

– Что содержание значимо лишь тогда, когда оно не только твоё, но и кого-то ещё. Более того, оно становится собой исключительно таким образом.

– Попробовал бы он применить такую формулировку в деле или представлении, или я в контракте – посчитали бы сумасшедшим. Ложка, знаешь ли, хороша к обеду, и чтобы не впустую вести такие речи, собеседнику необходимо тебя понимать, а если для него твои фразы кажутся бессмыслицей, пусть они составлены из знакомых слов, то ты в лучшем случае будешь поднят на смех. И таких беспредельно подавляющее большинство.

– Да как же это может быть бессмыслицей?!

– Легко. Живёт себе кто-нибудь поживает, имеет семью, детишек, которых надо кормить, потому ходит на унылую работку. Может, с женой у него не ладится. По вечерам у телевизора пиво пьёт, чтоб забыться после трудового дня, а ты ему по башке своими содержаниями. Что он тебе скажет? Если человек хороший, нальёт рюмку водки и протянет со словами: «На, полечись», – а если нет, то пошлёт куда подальше.

– Понятное дело, до такого надо дорасти.

– А если нет никакой физической возможности к росту, объявить его жизнь бессодержательной? У него, посмотри, такие миленькие детки, только ради них можно жить. И жена хоть пилит, но любит. А там, глядишь, вырисовываются ещё престарелые родители, которые умудряются им гордиться за то, что не спился, имеет работу и семью.

– Так никто не против.

– Ещё бы, не против! Представь себе другого человека, который всю жизнь над чем-то работает, усердно работает, работает, забывая себя, и вдруг к нему приходят и отбирают часть сделанного, потому что, мол, это не только его, а их общее, поскольку ему все помогали.

– Не надо передёргивать, я имел в виду не материальные блага, и ты это прекрасно понял. Не доводи до абсурда.

Геннадий Аркадьевич остановился и, казалось, не без облегчения.

– Я что?