лени, той лени, за которой прячется неспособность, а не нежелание что-то делать. Аркадий ничего вокруг не замечал, единственная картина, врезавшаяся в его память, – кладбище, гроб, восковое лицо деда, озарённое полуденным Солнцем, которое вот-вот закроют крышкой и навсегда опустят в землю, и стоящие в несколько неровных рядов люди, тихо переговаривающиеся между собой на свои темы, поскольку они давно не виделись или только-только познакомились. А за спиной в нескольких десятках метров нависает сырой хвойный лес, из которого не доносится ни единого звука. Но эту картину он ухватил лишь мельком, к нему подошёл и начал говорить Роман Эдуардович, тот, с кем парень возвращался в Москву после учёбы. Пришлось вежливо отвечать.

– Да-а, молодой человек, примите мои соболезнования.

– Спасибо.

– Не часто встречаются такие люди, каким был ваш дедушка.

– Я знаю.

– И от того особенно обидно, что они, как и все, уходят из этой жизни.

– Благодарю за добрые слова.

– И с этим ничего не поделаешь, крепись.

– Я постараюсь.

Гроб опустили, каждый из присутствовавших бросил по горсти земли, потом могилу закопали бульдозером, а двое рабочих старательно утрамбовали холм лопатами. Аркадий заметил, что кроме двух автобусов стояло ещё несколько машин; все засобирались на поминки.

– Если хочешь, я тебя подвезу на своей, – опять подошёл Роман Эдуардович.

– Нет, спасибо, я поеду с отцом и мачехой.

– Да, конечно, как знаешь. Я не сообразил, думал, ты тоже на автобусе, – они медленно продвигались в гуще толпы. – Только я что-то не вижу машину Геннадия…

– Вон, чёрный Астон.

– Надо же, опять сменил.

Отец плёлся в конце процессии, обнимая жену, Света рядом подмышкой у Толика, Аркадий нечаянно от них отбился. Когда парень подошёл к машине, её двери оказались незапертыми, он сел на заднее сидение, несколько погодя к нему присоединилась Оксана (надо сказать, что траур ей совсем не шёл, хотя на сидении из чёрной кожи она смотрелась прекрасно), по-хозяйски открыла пепельницу, достала из сумочки белую сигарету не вынимая пачки, чиркнула зажигалкой, шумно затянулась, было слышно, как при каждой затяжки тлеет табак; молодой человек в первый раз видел, как она курит. Отец долго не садился, стоял спиной к окну и смотрел, как облагораживают свежую могилу. Все успели разъехаться, когда он грузно опустился в кресло водителя с влажными красными глазами.

– Может, я поведу?

– Нет, ничего, – двигатель едва слышно завёлся, и они помчались обратно в центр города; никто не проронил ни слова.

Людская память

До их приезда все приглашённые расселись по местам, Света, как пока единственная представительница семьи, о чём-то хлопотала и переговаривалась с официантами; поминки были богатыми.

Так получилось, что Аркадий сел рядом с тем же Романом Эдуардовичем, хочешь – не хочешь, а беседовать пришлось. Однако, почему «не хочешь»? Человек пусть простоватый и туповато-хитроватый, но образованный, с опытом хоть и узким, но в своём роде бесценным. Даже не имея с ним никаких точек соприкосновения, вполне можно выслушать его мнение о том – о сём и высказать собственное, которое он, быть может, услышит, оставшись, конечно, при своём – не тот материал Роман Эдуардович, чтобы признавать правоту других. Правда, сейчас Аркадий был не способен рассуждать здраво, его душа, казалось, пребывала в состоянии абсолютной раскрытости и растерянности, а посему, нисколько не сопротивляясь, легко поддавалась чужому влиянию, будучи не в силах утвердить свой образ мыслей.

– Знаете, молодой человек, я, как и все присутствующие, очень высокого мнения о твоём дедушке, – почему он всё время перескакивал с «вы» на «ты» и обратно, непонятно. – А спросишь, почему? Потому что большого жизненного опыта был человек. Помню, когда Генка меня, ещё желторотого и амбициозного юнца с ним познакомил, мне было 26. Я, как только на вашего дедушку посмотрел, так, не поверишь, сразу почувствовал свою неловкость, нескладность, да что уж там, просто никчёмность. Он первым протянул мне руку для рукопожатия, а, когда заговорил, я окончательно стушевался, таким казался Аркадий Иванович недосягаемым. Сказал же он, в сущности, всего – ничего, первыми словами были: «Здравствуйте, молодой человек. Вы, как я понимаю, работаете с моим сыном?» Понял, да? – Аркадий решительно не понял, что он должен был понять. – Прежде меня кроме как «Ромкой» или «эй, парень» не звали, и с Геннадием я не просто работал, а, по правде говоря, бегал на посылках, потому что толку от моих стараний тогда было ноль. А что ты хочешь? Вырос в Новосибирске, сразу после школы пошёл в армию, потом в строительный институт здесь, в Москве, затем три года по стройкам, по теплушкам со вшами да времянкам без отопления, сплошное прозябание, никакого просвета. Когда такая жизнь обрыдла окончательно, вернулся в столицу на заработки, не встреть твоего отца, неизвестно, как бы всё повернулось. Хорошо, на стройках подзаработал немного денег, имелось, что вкладывать, чем заинтересовать господ бизнесменов. Правда, в то время все мы ещё были с голой задницей. А твой дед, понимаешь, обращается ко мне «молодой человек», и я уж готов сымать последнюю рубаху. Так Аркадий Иванович преподал первый урок: хочешь завоевать человека, будь с ним вежлив, а потом делай, что угодно. Последнее я сам додумал, он бы до такого не опустился, по крайней мере, я хочу в это верить. Ему и незачем, обладал властью, был вхож в кабинеты, но ни перед кем не пресмыкался, за то и уважали. В будущем, прежде чем у меня с его сыном разошлись интересы, он не раз выручал нас с Генкой. Я решил окончательно податься в строительство, дело как-никак выгодное, пусть хлопотное, и мне знакомое, к тому же наглядно видишь результаты своих трудов. Потом мы с Аркадием Ивановичем виделись ещё пару раз где-то за год до его увольнения, и последний наш разговор я крепко запомнил. В центре разрабатывали кое-какой проект, недалеко отсюда, на Смоленской, нужна была поддержка. Дело полезное, жилой комплекс, только под него требовалось снести одно историческое зданьице, которое, по чести сказать, сносить бы не стоило. Я пришёл к Аркадию Ивановичу, мол, так и так, можно построить только надо снести, те-то будут против, те-то не возразят, те-то только за, необходимо одобрение, хорошо отблагодарим. А он посмотрел на меня с ухмылкой, как на нашкодившего ребёнка, я аж вдавился в кресло, и говорит: «Нехорошее дело затеял, Роман, может плохо кончиться. Я тебе не помогу. Ты, конечно, вправе обратиться к другим, но не советую». Я понял, что дело плохо, и не стал жадничать, а через полгода то здание, которое надо было снести, купило одно серьёзное ведомство