— Брук? Откуда?

— Мы учились в одной школе.

— Вы дружили?

— Брук ни с кем не дружила. Она — Брук. Она — Робертсон.

— Забавно. Сегодня утром то же самое сказал мне Билл Рейнз. Я так и не понял, что это должно означать.

— Ты видел Билла?

— Да.

— И как он?

Наступила моя очередь отмалчиваться. Я затянулся и увидел чопорное лицо Кэрол в шести футах от меня.

— Тебе нечего мне сказать? — спросил я.

— Не понимаю, чего ты хочешь.

— Дерьмо собачье.

— Это гадкое слово, — тихо сказал Тайлер.

— Извини.

Я знал, что, наверное, хорошо бы подойти к нему, обнять, сделать что-то, подобающее отцу. В свете зажигалки я уловил в чертах маленького лица сходство с тем младенцем, которого я когда-то держал на руках, кормил. Еще мне было ясно, что он не видел меня почти три года и я понятия не имею, сколько у нас времени. Однако остались вещи, которые мне необходимо было узнать.

— Эллен мертва, — сказал я. — Кто-то убил ее и оставил с посланием ко мне.

Молчание.

— Хочешь узнать, что это было за послание?

Молчание.

— Футболка, в которой я бегал, когда мы жили здесь. Подаренный мне браслет. И письмо по электронке. Письмо от Дженни, которого я никогда не видел.

Еще одна затяжка, и я заметил, что из глаз Кэрол выкатывается по слезе.

— Пожалуйста, Кэрол. Столько времени прошло. Я имею право знать.

Она сказала, что подозрений у нее не возникало, и, вероятно, не врала, но так и осталось неясным, что заставило ее однажды утром войти в мой кабинет и заглянуть в компьютер. Там все равно ничего не должно было быть. Мы с Дженни в то время не переписывались, а когда начали — все письма немедленно удалялись. Это правило номер один, если вы завели роман, что вам наверняка известно.

Я настроил почтовую программу на проверку почты по расписанию. Один раз в середине дня и перед этим — утром в девять часов. Если я работал дома, то старался придерживаться такого распорядка, чтобы день не превращался в непрерывные вопросы, ответы и повторные вопросы от тех же людей. Когда у меня начался роман с женой Билла Рейнза, я стал снимать почту вручную. В тот день между нами ничего не было, как не было уже несколько месяцев, а потому я успел включить прежний режим.

И вот утренняя почта была принята автоматически, включая те письма, что пришли ночью. И когда Кэрол взглянула на монитор… Типичный несчастный случай, хотя говорят, что мы сами творцы своего счастья.

Кэрол прочла его — то письмо, распечатку которого я видел. Она стояла перед компьютерным столом, ее переполняли эмоции, которым нет названия, и она не знала, что делать. В конечном счете Кэрол распечатала это письмо, а потом стерла его из почты.

Большую часть дня она провела на лужайке с ребенком, читая и перечитывая письмо, обдумывая его снова и снова. Оно не оставляло возможности для других толкований. Сила эмоций не вызывала сомнений, как не вызывало сомнений и то, что у этого письма была предыстория, о продолжительности которой она могла только догадываться. Кэрол сообразила, что надпись на браслете, подаренном женой другого мужчины, означает соединение двух «Дж» — Дженни и Джон.

Присяжные в суде даже не потрудились бы покинуть зал заседания — все было ясно. Вопрос состоял в том, что же произошло на самом деле?

Из письма следовало: то, что прежде творилось между этой женщиной и ее мужем, закончилось или как минимум приостановилось. Кэрол была гораздо умнее, чем считала сама, и поняла, что лучше всего сделать вид, словно ничего не произошло. Проглотить боль — и пусть будет что будет. В конечном счете с кем не случается. Не всегда такие романы затягиваются или бесповоротно меняют жизнь. Один-единственный ураган не означает, что вы должны покинуть дом и навсегда поселиться под землей. Еще Кэрол поняла: из того факта, что А, вероятно, время от времени трахает (или трахал) В, еще не следует, что жизнь и сердце А больше не принадлежит Б.

Но ей было больно. Такую боль чувствуешь, когда человек умирает. Когда мир в один миг меняется, бесчисленные эпизоды наполняются новым смыслом, воспоминания блекнут, а улыбки становятся фальшивыми.

— Как ты мог, Джон? Нет, как ты мог? Когда я была беременна? И потом? Скажи, потому что я три года пыталась понять, но так и не поняла.

— Я тоже, — сказал я.

Вернувшись в тот день с работы, я был с нею ласков. Я привез из книжного магазина «Якима бордерс» роман, на который она положила глаз, и что-то легкое на обед. Когда мы лежали в постели в ту ночь, всего в каких-то сорока футах от места, где сейчас сидела Кэрол, тихим бесстрастным голосом рассказывавшая мне все это, она знала, как поступить по-взрослому: сделать вид, будто ничего не произошло.

Так, по крайней мере, ей следовало вести себя по отношению ко мне. Но Дженни? С ней дела обстояли иначе.

Кэрол, случалось, приглашала ее на ужины, ходила с нею по магазинам, болтала за кофе. Она бывала в ее доме. Часто. До, во время и после.

Спустить это ей Кэрол не могла.

Моя сигарета давно догорела, и теперь мы сидели в темноте. Тайлер молчал, но я обратил внимание, что Кэрол использовала длинные и взрослые слова, чтобы ему было непонятно, о чем речь. В конечном счете ему ведь всего три с половиной. Нужно быть гораздо старше, чтобы понять, как можно испортить себе жизнь собственной глупостью, что жить нынешним мгновением — прекрасный способ изгадить бесконечное множество мгновений, которые у вас впереди.

— И что ты сделала?

Я услышал, как она сглотнула.

— Что ты сделала, Кэрол?

Она сказала, что пыталась забыть. Убеждала себя, что Дженни Рейнз виновата ничуть не больше, чем я. Но у нее не получалось. Она все время вспоминала тот день, приблизительно через месяц после рождения Тайлера, когда она случайно встретилась с Дженни в Рослине. В конце концов они вместе зашли в кондитерскую. Дженни взяла Тайлера на руки. Кэрол не знала, продолжались наши отношения в то время или нет. Это не имело значения. В любом случае Дженни не следовало вести себя с ней так легкомысленно.

Я опустил голову. Я догадывался, что она чувствовала. Один раз я совершил ошибку, устроив для Кэрол вечеринку-сюрприз. Ей было жутко не по себе. Тот факт, что друзья приехали пожелать ей всех благ, оказался начисто сведен на нет другими соображениями: со многими из них она давно не разговаривала, ни один прежде не сказал ей ни слова добрых пожеланий. На самом деле они все лгали ей, искажали ее мир недомолвками, из-за них она ощущала, что реальности не стоит доверять.

— И поэтому я напустила на нее печаль.

— Что такое «печаль», Кэрол?

— Печаль, она и есть печаль.