Когда он сказал об том Ливии, та рассмеялась:

— У нас в Кампанье никогда не бывало мяса вдоволь. Даже перед войной оно было дорогое. Вот и приходилось как-то изворачиваться.

С каждым днем денег в жестянке становилось все больше. Большая часть была вложена Карло и Энрико — Джеймс решил, что лучше не допытываться впрямую насчет этих денег. Предполагал, что они потихоньку распродают сведения, раздавая неофициально лицензии на уличную торговлю, помогая усмирять старые обиды в криминальном мире и в целом держа под контролем все прочие мелкие аферы, посредством которых имеющие власть становятся полезными тем, над кем власть имеют.

Между тем, было так естественно, чтобы шкаф для документов, некогда вмещавший так много отказов на брак, в своем новом качестве обязан выступить главным орудием их исчезновения. Джеймс забил до отказа верхний ящик бумагами, придавил их сверху лучинами для растопки и поднес спичку. В этот день на обед он с удовольствием вкушал великолепную, жаренную на углях рыбу, поданную на блюде с солью и травами.

Все девушки были опрошены снова, и отписаны новые отчеты более благоприятного свойства. Однако Джеймс все-таки старался не переборщить. Его положительное мнение, чтобы не вызвать никаких подозрений, было выдержано в сухих, официальных тонах. По поводу беременности Джины Тесали не было сказано ни слова, осталось лишь расплывчатое упоминание насчет ее «очевидного стремления стать хорошей женой и матерью». По утверждению Джеймса, Виолетта Картенца «явится большим приобретением для полка, где служит ее муж, поскольку имеет многих друзей среди военнослужащих, находящихся в Неаполе». Розетта Марли, «судя по многочисленным отзывам, исключительно деятельна и аккуратна при исполнении обязанностей». Даже Альджиза Фьоре была названа «скромной, серьезной девушкой» — похоже, это Джеймс успел заметить, когда она, притянув к себе, одаривала его поцелуями, едва он принялся разъяснять ей причину своего появления.

Джеймс решил не пополнять свою военную казну пожертвованиями от девушек. Однако все же они всучили ему набитый лирами конверт: он отнес его в Палаццо Сатриано, присовокупив к наличности в жестяной коробке.

Однажды Ливия приготовила ему на завтрак нечто новое, весенний омлет со свежим горошком и мятой. Потом объявила, что, пока он работает, она сходит на рынок. В тот день на обед были фасоль борлотти[55]и панчетта, а также рыба, определить вид которой Джеймс не смог, но Ливия сказала, что это orata[56]и что ее очень трудно достать.

— Мой предшественник говорил, что морская пища вызывает некоторое неудобство в смысле полового влечения, — произнес не спеша Джеймс, промокая тарелку кусочком хлеба.

— Все зависит от того, что считать неудобством, — загадочно сказала Ливия. — Есть такое высказывание у неаполитанцев: рыба в обед, сиеста без сна. Но я думаю, это потому, что рыба слишком легкая пища.

Оказалось, это действительно так: после обеда Джеймс не ощутил привычного желания вздремнуть. Хотя это могло быть и потому, что Ливия не подала вина. Джеймс слонялся по кухне, пытаясь вовлечь Ливию в разговор, но она, казалось, не была склонна беседовать. В конце концов он сдался, пошел к себе и прилег на кровать.

Но ни о чем, кроме Ливии, он думать не мог. Стоило прикрыть глаза, как перед ним мысленно начинали мелькать ее образы: Ливия смеется, Ливия стряпает, худенькие руки старательно чистят рыбу или скоблят картошку; блеск ее глаз, когда она плясала тарантеллу. Джеймс стонал, пытался настроить свои мысли на что-нибудь еще, но тщетно. Воображал себе, как она стоит перед ним, сверху расстегивая пуговицы платья…

Внезапный скрип двери заставил его открыть глаза. В комнату скользнула Ливия. Он соображал, что бы такое сказать, но произнес только:

— А, привет!

Она улыбнулась:

— Привет!

Джеймс чувствовал себя идиотом. Любой итальянец встретил бы ее потоком комплиментов и бурными признаниями в любви. А у него будто язык присох к горлу:

— Ливия…

Она сбросила туфли. Она уже взобралась к нему на кровать.

— Какая огромная, — сказала она, оглядываясь. — Сроду в такой огромной не спала.

И взглянула на Джеймса: дошло или нет.

Он потянулся к ней. Но она на мгновение удержала его руку своей.

— Послушай, — сказала она серьезно, — тут у нас должна быть полная ясность. В деревне, откуда я родом, строго запрещено вступать в любовную связь до свадьбы. Это очень верное правило. К некоторым вещам надо иметь особое отношение.

— Особое? — повторил он.

Джеймс был совершенно сбит с толку. Выходит, она пришла вовсе не затем, чтобы с ним спать.

— Потому в день свадьбы венчаются девственники. Но при этом каждый уже достаточно опытен в любовных делах.

Джеймс был уже совершенно поставлен в тупик:

— Я не понял…

Ливия широко улыбнулась:

— Успокойся, скоро все поймешь. Отнесись к этому, как к пище без мяса.

И скользнула в распахнутые руки Джеймса, обвилась вокруг него, и ее смех — сладкий, грудной, полный обещаний, — внезапно зазвучал у самого его уха.

Формально, думал Джеймс, я по-прежнему девственник. Все осталось, как было.

Он лежал на спине, Ливия прильнула к нему сбоку. Ее сонное дыхание щекотало ему под мышкой. Опустив глаза, он увидел розовый сосок, прижавшийся к его груди.

Девственник, и в то же время нет. Как это удивительно по-итальянски. Правило, которое и не правило, но которое, оказывается, преследует вполне благую цель. Ведь, очевидно, он мог бы оказаться полнейшим идиотом, если попытался бы изобразить из себя Казанову в первый же день их близости. Вместо этого она сумела показать ему, что приятно ей, и показать ему, что ему приятно, и он испытал неземные восторги, покрывая ее нежное прекрасное тело поцелуями, лаская ее губами и пальцами, слушая, как сладко она задыхается от исступления, когда он делал то, что ей особенно было сладко.

Он почувствовал, как она шевельнулась. И тотчас в нем мгновенно встрепенулась память о том, что только что между ними было; член, покоившийся меж ног, напрягся.

— М-м-м… — проурчала она, положив на его член руку.

Мгновение, и она стала его поглаживать, нежно лаская тонкими пальцами.

— Надеюсь, — сказал он, — я очень долго пробуду в девственном состоянии.

— Думаю, это зависит от нас.

Движения ее пальцев стали слегка активнее.

— Но, — сказал он через минуту, — если я правильно понимаю твои действия, возможно, они несколько преждевременны.

— «L'appetito viene mangiando». Аппетит приходит во время еды.