– Убивайте! – скомандовал принц тварей. – Ну же!

Что-то случилось со временем.

Небо на востоке посветлело. Солнечная пыль густо присолила краюхи холмов. Ночь бежала, унося в кармане безумную луну, топот босых ног, визг несчастного дурачка. Собаки заливались лаем, но даже так было слышно – в лесу поют птицы.

Ящер и змей не тронулись с места.

– Вперед! Рвите их!

Отвернувшись, твари стали удаляться от деревни. Грузно топал ящер. Волной струился змей. Когда первый камень ударил изумленного Краша в плечо, не боль, но ужас совершенной ошибки заставил мальчика вздрогнуть всем телом. Второй камень чиркнул по щеке, прочертив рубец, взмокший кровавой росой. Россыпь мелкого щебня – Краш закрыл голову руками. Булыжник в живот – мальчик согнулся в три погибели. Задыхаясь, упал на колени.

Сейчас…

Вместо приговора, падающего смертоносным дождем, он сперва услышал вопли людей, а затем – шум повального бегства. Собаки за заборами начали скулить, как кутята. Завалившись на бок, спиной к деревне, Краш не видел, как его мучители спасают свои жизни, удирая во все лопатки. Зато он хорошо видел другое.

Твари возвращались.

* * *

Он шел на север – один, в крови, спотыкаясь. Деревня осталась за спиной. С каждым шагом он забывал, что случилось с ним. Рвал память в клочья, швырял под ноги, за спину, на обочину – словно лишние вещи, обременяющие дорогу без пользы.

Осталось главное.

Если тебя защищают, это не значит, что ты можешь приказывать. Оказанное тебе покровительство не есть власть. Во всяком случае, не твоя власть. А твари и люди – на одно лицо. Чтобы понять это, достаточно заглянуть в зеркало ручья. Еле передвигая ноги, мальчик смеялся. Он знал: во мраке найдется ужас, согласный тебя спасти. На свету сыщется милосердие, желающее привязать тебя к столбу. О, королева подземелий! – ты всегда со мной, наставляя и подсказывая…

Иногда, готовый упасть в любой миг, он думал, что этот опыт лучше было бы приобрести меньшей ценой. Но ветер шипел над ухом, а за холмами ревел гром. И слабость уходила; в том числе и слабость, нашептывавшая про меньшую цену.

Сын Черной Вдовы продолжал путь.

* * *

Что-то сломалось в Краше после чудовищной ночи. Треснуло с хрустом, как ствол молодого деревца под ударом медвежьей лапы. Из разлома жизнелюбивой гурьбой полезли в рост свежие побеги. Вчерашний Краш казался нынешнему мямлей, робким трусишкой, достойным самой жалкой участи. Мальчик научился воровать. Ночами, юркий как хорек, он проникал в загоны и курятники, амбары и сараи. Случалось, что и в дома, если лентяи-хозяева забыли вложить засов в петли. Первым делом он украл ножик – маленький, удобный, с рукояткой из рога. Лезвие так часто точили на оселке, что узкий клинок выгнулся серпиком. Еду и одежду мальчик стал красть позже, чутьем догадываясь, что главней. Ножик служил Крашу верой и правдой, пока воришка не схватился с матерым кобелем, грудью вставшим за господское добро. Обычно собаки избегали Краша, облаивая издали, а этот, лохматый волчара, попер напролом. Нож против клыков, и клыки победили. Истерзанный, Краш удрал в лес, где долго сидел по шею в ручье, чувствуя, как боль уходит. Он не знал, зачем полез в холодную воду. Голышом с разбегу плюхнулся в ручей, зажмурился – и вспомнил Черную Вдову. Тьма, тоннели в камне; приемная мать вылизывает сына… Я – чудовище, сказал себе Краш. Мы, чудовища, не чета людям. Мы добры друг к другу, и беспощадны к остальным. Вернее, мы безразличны к остальным.

Даже если едим их…

Когда он вылез на берег, раны перестали кровоточить. Мальчик боялся, что укусы загноятся, но все зажило наилучшим образом. Эх ты, упрекнул он ножик. А еще острый! Что я, обиделся ножик. Я острый, да коротенький… Верно, согласился Краш. В ближайшем селе он напросился помогать резнику, запойному пьянице. Скотину весной берегли, на убой гнали по осени. Резник изнывал от безделья, с утра до вечера хлестал брагу; падал, где стоял. Жил он бобылем, на отшибе; услужливый мальчишка пришелся ко двору. Неделю Краш убирал за пьянчужкой, готовил еду, бегал по соседям, выпрашивая хмельное в долг. Терпеливо выслушивал откровения: не трожь кабанчика на третьей лунной четверти, не бей сороку-ворону перед заправкой колбас, не режь барана на глазах у других баранов… На восьмой день Краш бросил резника в луже блевотины и убрался из села. За грязную работу мальчик взял жугало – граненое шило длиной в локоть, которым кололи свиней. Вместо рукояти у жугала было кольцо. Жало – на ладонь от острия – расплющили на наковальне, заточив с обеих сторон. Краш просто влюбился в жугало. Обматывал веревкой, прятал от любопытных глаз. Как-то раз бродяга с проваленным носом, угостив мальчика краюхой хлеба с луковицей, полез к Крашу лизаться. Сунул руку в штаны, ухватился, где нельзя. «Бычиха!» – вспомнил Краш. В груди подтаяла ледышка; обжигая холодом, вода плеснула выше, в голову. «Нравится?» – прохрипел бродяга, пытаясь стянуть с мальчика штаны. Ага, согласился Краш. Очень. Выскользнув из веревочных колец, жугало вошло бродяге между ребер. Краш и не знал, что все получится так легко. Бродяга дергался, храпел, изо рта у него текла струйка крови. Отойдя на пару шагов, мальчик смотрел, как человек умирает. Чудовище? – нет, грязная, похотливая скотина.

Будь бродяга чудовищем, Краш был бы добр к нему.

Первым городом, который увидел Краш, был Великий Фраг. Великим город назвали тыщу лет назад, при императоре Герхардте, которого тоже звали Великим. Смерть Герхардта от ран, полученных в битве под Ельней, подточила величие Фрага – город утратил звание столицы, обезлюдел после чумной пошести… Стены обветшали, башни рухнули. Фраг переходил из рук в руки, как стертая монета, где не разглядишь: чей царственный профиль выбили чеканщики? Сейчас в городе жило три тысячи народу, и Фраг показался Крашу муравейником. На фражских улицах мальчику повезло дважды. Сначала он распорол ножиком щеку Хромому Юсю – и на равных влился в Юсеву шайку. Потом вовремя оказался возле харчевни «Жареный петух», где великан-северянин с гривой волос, заплетенных в косицы, на всю улицу проклинал Вульма из Сегентарры. Великан, понимаешь, ждал Вульма во Фраге десять дней, накачиваясь пивом, жидким, как моча благородной девицы, а Вульм, парша его заешь, где-то бродит, и теперь уж точно обойдет Фраг, гори дрянной городишко сверху донизу, стороной. Мелким бесом Краш подкатился к горлопану, сочувствуя, и узнал, что великана зовут Хродгар – запомни это имя, малыш! – и завтра же Хродгар купит коня, способного нести настоящего мужчину. Зачем? Малыш, это же проще пареной репы! На коне грозный Хродгар поскачет в Тер-Тесет, где засунет сволочному Вульму бычий вертел в задницу…

Краш не рассчитывал, что северянин возьмет его с собой. И пробовать не стоило – протрезвев, Хродгар расщедрился бы в лучшем случае на оплеуху. Он просто запомнил: Тер-Тесет. И стал собираться в дорогу. Тут ему повезло в третий раз – Краш попал на представление бродячего зверинца. Плясал зебрул с полосатыми ногами; узкорылый гавиал, резко мотнув башкой вбок, хватал снулую рыбу; шипел на зевак страус-альбинос, на голову выше любого фражанина; упырь-чупакабра высасывал кровь из тощей козы; чешуя удава блестела под солнцем металлической радугой; два варана-пустынника, жирные и сонные, дремали в клетке…