С пятнадцатого мая герцог Милана почувствовал себя хуже, и казалось, дни его сочтены. Однако он выздоровел и на этот раз. Следующие четыре года он провел в замке Ли-Сен-Жорж в Берри. Вначале его лишили итальянской прислуги, но поскольку это ухудшило его состояние, ему позволили оставить его любимого камердинера Пьетро Франческо да Понтремоли и одного или двух слуг. Людовик XII заявил, что его содержание будет во всех отношениях почетным и что яства его будут достойны самого короля; «и кажется, что он нисколько не высказывает своего неудовольствия», — писал посол Феррары во Франции, который, без сомнения по приказу своего господина, проявлял к нему особый интерес. Людовико жаловался на досаждавшую ему наглость его охранников, королевских лучников, которые пытались его утешить, уверяя, что он еще вернет себе свое герцогство. Постепенно он становился все более уныл и подавлен. Он не ел ничего, кроме фруктов, но потреблял их в больших количествах. Когда он почувствовал недомогание, ему предоставили большую свободу, разрешив даже охотиться в сопровождении нескольких охранников. Этой привилегией он обязан вмешательству императора. Моро постоянно обращался к королю со своими планами и обещаниями, умоляя удостоить его аудиенции, но Людовик неизменно отказывал ему во встрече.

Асканио, попытавшийся спастись бегством, был захвачен венецианцами в окрестностях Пьяченцы. Они передали его французам, которые держали его в заключении в Бурже. В 1503 году его освободили, взяв с него обещание голосовать за кардинала д'Амбруаза на выборах Папы Римского. Он умер спустя два года от чумы.

Император не раз пытался добиться освобождения Людовико, но французский король не хотел и слышать об этом. Четырьмя годами позже герцога перевезли в Лош, где он получил большую свободу. В начале 1508 года он пытался бежать, подкупив одного из своих охранников. Его тайно вывезли из замка в повозке с сеном, но Людовико сбился с пути и вновь был схвачен; на самом деле, его шансы добраться от Луары до границы Франции были ничтожны. После неудачного побега условия его содержания стали значительно более суровыми. Его имя до сих пор можно видеть среди других надписей, вырезанных на стене его темницы в Лоше, где он скончался в мае того же года. Как обычно, возникли слухи о том, что он был отравлен. Место его захоронения не установлено точно. Пьетро Франческо да Потремоли сообщил Паоло Джовио, что Людовико, с его благородством и религиозностью, относился к превратностям своей судьбы со смирением, полагая, что сам Господь Бог послал ему это испытание за его прежние грехи, ведь человеческий разум не в силах постигнуть предначертания непостижимого рока. Здесь слышится неподражаемый голос Людовико, вечно занятого плетением своей словесной паутины, или, возможно, голос самого итальянского Ренессанса. Вспомним фразу Катарины Сфорца: «Ты не сможешь защитить свое государство словами». Подобным же образом экс-герцог в письме к Асканио, полагая, что его брат намного умнее его самого, просил дать совет, как ему добиться своего освобождения.

Когда Людовик XII прибыл в Италию, чтобы вступить во владение завоеванным герцогством, Изабелла Арагонская вместе со своим сыном Дукетто поспешила в Павию, желая засвидетельствовать свое почтение королю, прежде чем тот с торжественной процессией войдет в Милан. Дукетто был умен и хорош собой и весьма популярен в Милане; популярен настолько, что на улицах его приветствовали криками: «Герцог, герцог!», к великому неудовольствию Людовико. Поэтому ему было запрещено появляться в городе, хотя в свои последние дни в Милане сам Моро, проезжая по городским улицам, часто брал его с собой. Людовик понимал, что Дукетто теперь стал самым опасным его соперником. Он настоял на том, чтобы его разлучили с матерью, и фактически превратил его в своего пленника. Король привез его во Францию и заставил принять священнический сан — самый надежный способ лишить законных прав наследника, который иначе мог бы доставить серьезные проблемы. Дукетто получил богатый приход, став аббатом Нуармутье. Сын Джан Галеаццо умер в 1512 году, в возрасте двадцати двух лет, от травм, полученных при падении с лошади на охоте.

Судьба Изабеллы Арагонской вызывала всеобщее сочувствие, и вскоре она приобрела репутацию самой несчастной женщины своего времени. Когда в 1501 году Изабелла направилась на юг в Неаполь, намереваясь навсегда остаться там в качестве герцогини Бари, ей пришлось стать свидетелем окончательного падения арагонской династии, вследствие несправедливого пакта, который Фердинанд Испанский, якобы выступая на стороне ее дяди Федериго, заключил с Францией и Римским Папой. Она оставалась со своим дядей в его последнем прибежище на острове Исхия. Остаток своей жизни она провела в Неаполе при испанском правлении.

Из всех представителей династии Сфорца нет личности ни более известной, ни более достойной своей славы, чем грозная правительница Форли. Она являлась живым воплощением тех качеств, которые позволили основателям династии добиться столь высокого положения и которых были лишены законнорожденные отпрыски Франческо. Дочь Галеаццо Мария, она родилась в 1463 году, когда ему самому исполнилось только семнадцать. Ее матерью была прекрасная Лукреция Ландриани, замужняя женщина из Милана. Она была единственным ребенком Лукреции от Галеаццо Мария, хотя, помимо нескольких законнорожденных детей, Лукреция имела еще одну внебрачную дочь Стеллу, с которой Катарина, так же как и со своей матерью, сохранила самые добрые отношения. По своему характеру она могла бы быть дочерью Муцио Аттендоло: в ней не было и следа наследственной слабости Висконти.

В раннем возрасте Катарина была усыновлена и воспитывалась в семье герцога, ибо, как замечает Коммин, в те времена итальянцы не проводили большого различия между своими законнорожденными и внебрачными детьми. Сначала она оставалась на попечении Бьянки Марии, затем Боны, которая относилась к ней точно так же, как если бы она была ее собственным ребенком. Их письма свидетельствуют об их взаимной привязанности друг к другу; различие характеров лишь способствовало укреплению этой дружбы. Бона пишет Катарине в Рим: «Когда мы получаем хорошие известия о тебе, мы ощущаем ту же радость, которую испытывает любая хорошая мать, видя счастье своей милой дочери, таковой ты для нас и остаешься».

В 1473 году, как уже было сказано, она была обручена с Джироламо Риарио, племянником Сикста IV. Брак незаконнорожденной дочери часто оказывался полезен для укрепления связей с семейством Римского Папы, и кардинал делла Ровере, в соответствии с указаниями герцога, был избран на конклаве, став Папой Сикстом IV. Он был уроженцем Савоны, и поэтому считался подданным Милана. Макиавелли называет его «человеком самого низменного происхождения», чей отец, подобно св. Петру, был рыбаком. Многие считали, что Джироламо на самом деле был его сыном, а не племянником. С Сикста IV начался бедственный для римского престола период, кульминацией которого стало правление Папы Борджиа, Александра VI. И все же Сикст IV был великим созидателем и покровителем искусств, давшим свое имя Сикстинской Капелле и Понте Систо и собравшим в Риме лучших художников из всех областей полуострова.

В 1477 году Катарина покинула дом и направилась к мужу. Ей был оказан почетный прием в Имоле, где лишь недавно герцог Милана закончил строительство крепости Рокка. Джироламо, любимец Папы, находился в Риме, но поездка туда его невесты первоначально не предполагалась: в это время года погодные условия не благоприятствовали путешествиям. Однако планы изменились, и в мае она отправилась на юг. Муж встречал ее в семи милях от города и постарался всеми средствами продемонстрировать свое расположение к ней. На следующий день весь Рим собрался, чтобы увидеть торжественный въезд Катарины в город. В сопровождении толп римлян она проследовала к Ватикану, где римский первосвященник вновь обвенчал ее с Джироламо. Сикст IV, бывший францисканский монах — полный коротышка с крестьянской внешностью, строгими чертами лица, крючковатым носом и маленькими, подвижными глазами, он тут же показал свой подлинный нрав (как, впрочем, и свой возраст), заигрывая с каждой приближающейся к нему привлекательной женщиной. Стройная, прелестная девочка пятнадцати лет от роду, с бьющей через край жизненной энергией, сразу же завладела его воображением. Сняв с ее шеи ожерелье, которое муж подарил ей накануне вечером, Папа надел ей вместо него другое, ценой в четыре тысячи дукатов, и с этого дня проявлял к ней особое расположение, обращаясь с ней с шокировавшей весь Рим фамильярностью. Так как она прибыла в Рим раньше, чем ожидалось, дворец Риарио еще не был подготовлен для нее, и ее пригласили во дворец Орсини. Здесь Катарину приветствовали восемьдесят римских дам, она пожимала им руки и беседовала с ними до начала банкета, о котором объявил одетый ангелом юноша. Присутствовало почти двести персон, подано было двадцать два блюда, и после каждых пяти смен появлялся тот же юноша в триумфальной колеснице и декламировал стихи. За трапезой гостей развлекали неизбежными мифологическими сценами. Putti[52] подавали невесте дичь, сохранившую в процессе приготовления свой естественный вид. Многие из гостей почувствовали себя ужасно усталыми задолго до того, как это бесконечное пиршество завершилось.