— Иди отсюда, чинильщик! Думаешь, товарищ Сомов на развалюхе ездит? Чего надо, все давно на Красносельской сделали! Ну? Чего встал?! — Часовой сдвинул брови и ткнул в сторону незнакомца штыком, но тот вовремя отпрянул, заворчав:

— Осторожнее, товарищ, бушлат не казенный!

— Давай-давай, топай, обормот!

Красноармеец проводил мужичка недовольным взглядом и вернулся к разговору с часовыми блокпоста.

— Прокоп идет!

— Тебя только за смертью посылать!

— Где бродил, в горле уж пересохло!

Действительно, поднявшись по лестнице на площадку второго яруса, к рабочим медленными шагами приближался их сотоварищ. Руки Прокопа скрывались все под тем же дырявым бушлатом, который он зачем-то нес перед собой.

— Зачем он воду накрыл? Запрещено, что ли, воду пить? Или он чего поинтереснее принес? — подмастерье бросил быстрый взгляд на прораба с кучкой руководителей. — Кажись, уже уходить собрались. Вот примем граммов по сто, и за работу… Дядь Прокоп, а чего так долго-то? А?

Мужчина шел медленно, будто был нездоров. Губы его постоянно двигались, лицо побледнело.

— Прокопыч, ты не заболел часом? — окликнул коммуниста один из работяг.

Взгляд Прокопа был прям, но смотрел он мимо, как будто сквозь коллег по строительному делу, строго на товарища Сомова.

— Дядь Про… — пацан осекся, когда поравнявшийся с ним Прокоп уронил замасленный бушлат на пол. В руках мужчина крепко сжимал обрез охотничьего ружья.

Грохот дуплета оглушил и парализовал рабочих. Картечь вылетела из стволов почти одновременно. Сомов упал, работяги тоже попадали на пол, кто где сидел. Раздался сдавленный стон, затем крик. Прокоп, переломив обрез и на ходу доставая из кармана новые патроны, кинулся к лежащему Федору. Начпартии был придавлен мертвым прорабом, но сам, по счастливой случайности, остался невредим. Коммунист попытался скинуть с себя тяжелое тело, но черный взгляд обреза заставил его замереть.

Федор не мог произнести ни слова.

— За Революционный фро… — Прокоп не договорил, так как на его затылок обрушился тяжелый удар.

— Ты что же это, ирод, делаешь?! — за спиной убийцы стоял Васильич с тяжелым правилом в руке.

Наконец-то очухавшаяся охрана не дала злоумышленнику встать: сразу несколько пуль отбросили его на брусья, сложенные у колонны. Брызнувшая кровь заплевала дерево багровыми каплями. В воздухе застыла густая пороховая дымка.

— Федор Васильевич, с вами все в порядке? — один из патрульных кинулся помогать Сомову подняться.

Начпартии оттолкнул солдата:

— Идиоты! Какого… стреляли?! Раньше надо было проявлять бдительность! Этого урода — он кивнул на безжизненно распластанное тело Прокопа, — срочно в лазарет, под усиленным конвоем. Головой за него ответите! — Сомов говорил тихо, но четко. — Что хотите делайте, но узнайте, по чьему приказу подлец решил поохотиться на руководителя Партии… Погибшего похоронить с почестями. Васильича представить к награде. Львовский! Да где он?! Львовский!!! Дрезину подавай!

— Товарищ начпартии, — залебезил прибежавший откуда-то водитель, — транспорт не на ходу…

Лицо Сомова исказила такая яростная гримаса, что окружающие постарались отодвинуться хотя бы на метр, чтобы не попасть под горячую руку.

— То есть пока не на ходу… Сейчас растяжку снимут…

— Растяжку?!! — Федор рвал и метал. — Какую, мать вашу, растяжку?! Какую растяжку, я тебя спрашиваю!

— Да мужик там какой-то все крутился. Говорил, дрезину осмотреть… А сам… Ой! Товарищ начпартии, это он! — Львовский во все глаза таращился на стонущего Прокопа, которого как раз поднимали трое бойцов.

— Осмотрел?

— Что?

— ОСМОТРЕЛ дрезину-то?

Львовский опустил глаза, не выдержав прямого взгляда Федора.

— Он под ваше сиденье гранату примотал и проволочку к заднему мосту пустил, чтоб, когда тронемся, она на ось накручивалась, а потом… В общем…

— Мудаки! Распустил я вас, разбаловал… Ну ничего, завтра же все у меня на Лубянку отправитесь! — бросил начпартии и быстрым шагом направился к блокпосту.

— Васильич, ну ты даешь! Как ты смог? Как догадался? — воскликнул один из мастеров, когда к людям стал возвращаться дар речи. — Я вот до того напугался, чуть в штаны не наделал…

— Кому рассказать — не поверят… — прошептал подмастерье, глядя, как убитого бригадира накрывают ватником Прокопа.

— Да как-то само вышло… — ответил Васильич, взъерошив пареньку волосы. — Еще удивляюсь, как это меня самого не зацепило? Картечь-то вот так перед носом пронеслась… Теперь вот что, мужики. Вместо погибшего Смирнова бригадиром назначаю Кашина. А вечером, после смены, чтоб все написали объяснительные на имя товарища Сомова: когда с Прокопом познакомились, что он в бригаде говорил, с кем общался… Хотя все едино, особисты теперь затаскают. Ну да попробую вас хоть от кутузки отбить, — Васильич покачал головой. — На что только люди не решаются… Чего ему не хватало?.. Ну, за работу. Стены к вечеру должны быть заделаны!

* * *

Гонец, приносящий дурные вести, за них не в ответе. Простая и, наверное, бесспорная истина. Низложенный партийный босс Анатолий Лыков, потерявший все и объявленный на Красной ветке врагом народа, смотрел на морщинистого мужичка, жадно дожидающегося обещанной награды, и прилагал немалые силы, стараясь не сорвать зло на глупом курьере. А тот искренне не понимал, почему бессмысленная фраза «рыба сорвалась с крючка» так расстроила адресата. Ну, сорвалась и сорвалась, с кем не бывает? Хотя лично он рыбу, пойманную на поверхности, есть бы не стал… Впрочем, чужие расстройства мало волновали курьера. У сообщения, даже самого короткого и лишенного смысла, есть своя цена. Раз доставлено и в срок — извольте расплатиться.

— Двадцать пять патронов, — мужичок упрямо повторил размер вознаграждения, полагающегося за срочную доставку.

«А ведь он даже не подозревает, что я могу достать из кобуры пистолет и засадить ему пулю промеж тупых глаз!» Лыков медленно провел пальцами по аккуратно ухоженной бородке, плавно массируя кожу под ней, и прикрыл налитые кровью глаза. Люди, хорошо знающие бывшего начстанции Сталинская, без труда бы распознали в этих движениях угрозу — за внешним спокойствием скрывалась надвигающаяся буря. Анатолий Тимофеевич прилагал последние усилия, чтобы не сорваться, укротить бешенство, рвущееся наружу. Его характер не слишком-то легкий и в лучшие времена за последние месяцы очень испортился.

Однако бедняга, доставивший плохие новости, — вернее, очень-очень плохие новости, — ничего не ведал ни о привычках товарища Лыкова, ни о его крутом нраве, да и про самого товарища Лыкова слыхом не слыхивал. Он видел перед собой лишь ломающего комедию пожилого бородатого дядьку — по виду зажиточного проходимца или бизнесмена, как они нынче себя называют, — не желающего оплачивать его услуги.