В лицо посветили фонарем. Кирилл заморгал, растерянно поводя взглядом.

— В ауте, — констатировал хриплый голос.

— Доведем его до своих? Тут вроде рядом…

— Рядом не рядом, а волынки на пару часов. Пока все бумаги их дурацкие с показаниями очевидцев заполним… Это ж ходячая бюрократия, а не люди! Да к тому же у нас ценный груз! — проговорил одноглазый командир, зло пнув связанного лохмача, а потом подошел к сидящему посреди двора Кириллу. — Не обессудь, парень, нам поторапливаться надо. Но и один ты тут загнешься, факт. Так что придется с нами прогуляться… Однако, мужики, Лукич теперь нас озолотит! — переключился Вотан с грустных тем на свои, животрепещущие, и стиснул плечо юноши. — Если б не ты, найденыш, хрена бы мы так легко лохмача спеленали! А за фарт платить надо. Проси, чего хочешь!

— А не будет с него? — скривился один из подручных Вотана. — Что, спасенная шкура уже ничего не значит?

— Жадность фраера погубит! — наставительно поднял затянутый в перчатку палец одноглазый. — Так мой батя покойный говорил, а батя… Ладно, не о том я. Слышь, парень? — он повернулся к Зорину. — Я ведь не шучу. Чего хочешь? Патронов? Снарягу какую? Дурь? Только скажи — у нас, егерей, ко многому доступ есть.

— Ничего не надо, — произнес Кирилл трясущимися губами, не в силах смотреть на растерзанное тело Павла. — Только вещи брата… отдайте…

— Чего стоите? Слышали ведь, — обратился одноглазый к своим спутникам, поглаживая ладонью рукоять заткнутого за пояс топора.

— Командир, не по закону это. Кто первым нашел, того и добыча, — пробормотал один из них, уже успевший надеть на себя шлем, принадлежавший Павлу, и совершенно не желавший расставаться с неожиданно обретенным богатством.

— Разговорчики в строю! — рявкнул Вотан, оскалившись не хуже лохмача и сверля глазом ослушника.

— Ладно, подавись, сука! — набычился тот, кидая Кириллу под ноги рюкзак Павла. — Все остальное на станции отдам, все равно сам не дотащишь! Хотя надо бы с тебя слупить за услуги носильщика…

— Вотан, может, для надежности, еще раз вколоть? А то очухается на полдороге — гемора не оберешься, — подал голос другой, кивая на тушу мутанта.

— Не надо, — покачал головой тот. — Сдохнет еще ненароком из-за передоза. Лучше парню вколите нашего, укрепляющего. Возьмем его с собой, а когда очухается, сам домой вернется. Рагнар, свяжи зверюге лапы двойными веревками, я-то силищу этих тварей знаю! И накинь на ублюдка второе покрывало.

Кирилл безучастно наблюдал, как ему вгоняют в вену иглу и выдавливают желтоватую жидкость, как лохмача укутывают в белую простыню, и таким же белым полотном накрывают его самого.

— Это для маскировки. Нам еще долго по снегу топать, — успокаивающе прогудел в ухо густой бас и скомандовал: — Все! Валим!

Четверо из отряда приготовились поднять тюк с запутанным в металлическую сетку лохмачом и отходить. И тут в густом мраке подворотни зажглись три коротких вспышки. Вероятно, это был именно тот отряд, на встречу с которым братья вышли пару дней назад.

«Надо же подать сигнал! Сказать, что я тут. Что Павел…»

Но то ли от усталости, то ли от стресса, то ли от вколотого «стимулятора» голосовые связки сковало нежданным спазмом.

— Кто во дворе? — раздался тем временем зычный бас.

— Библиотекари, ёпт! — зло прокричал в ответ Вотан, впрочем подавая ответный сигнал.

— Остряк, да? — донеслось из арки. — Я жду ответа!

— Егеря Ганзы! Чего надо? — гаркнул здоровяк, поводя стволом висящего на плече пулемета и внимательно наблюдая за проходом, где в темноте возникло движение.

— Сталкеры Полиса! — послышалось в ответ. — Какого хрена вы здесь забыли? Это территория Боровицкой!

— На экскурсию пришли! — буркнул кто-то рядом с Кириллом.

— Помощь нужна?

— Сами справимся. И вы топайте, куда шли. Привет браминам!

Кирилл шел рядом с командиром отряда, и временами тот поддерживал нетвердо шагающего парня под локоть.

— Я сначала думал тебя вашим отдать, — рассуждал тот. — А потом прикинул: раз ты молчишь, может, и сам не шибко рвешься обратно? Да и не хотелось мне, если честно, с твоими коллегами ручкаться: мы ведь и впрямь на их территорию забрели…

Поскольку Кирилл не отвечал (хотя способность говорить к нему уже вернулась), одноглазый продолжал:

— Если хочешь, давай к нам, в егеря? Отряд маленький, новый человек не помешает. Особенно если он такой счастливчик, как ты. Это ж надо — безоружным из лап лохмача уйти, да чтоб без единой царапины! Глядишь, и нам чуток твоей удачи перепадет… В охотники ведь особо никто не рвется. Говорят, работа больно опасная. У всех, видите ли, семьи, дети. А ты знаешь, сколько за одну пойманную тварь дают?! — в голосе Вотана послышалось непонятное раздражение. — Слышь, а у тебя-то есть кто: жена там, родители?

Вспомнив о Павле, Кирилл сжал в кулаке сталкерский жетон брата и не смог сдержать болезненного всхлипа.

— Понятно. Значит, нет. Тогда, если мое предложение по сердцу, — добро пожаловать к егерям! Только имя свое родное забудь. Не в чести у нас без кликухи ходить. И потом, как-то так само получилось, что все наши малость на скандинавке свернутые — викинги там всякие. Ну, ты понимаешь…

Кирилл понятия не имел о том, что такое «викинги», но машинально кивнул. Какая ему, в сущности, разница? Вон, фашисты с Рейха — сплошь Гансы да Вольфы, хоть по паспорту все больше Иваны да Николаи. Как говаривал когда-то отец: «Каждый сходит с ума по-своему. Особенно — в этом чокнутом мире…»

— Так я и говорю, — продолжал одноглазый. — Чтоб из команды не выбиваться, давай ты будешь… будешь… о, Бьярни! Здорово придумал, а, Бьярни? — ища одобрения, Вотан посмотрел на свежезавербованного, а потом сам же и добавил. — Здорово!

— Здорово, — кивнул Кирилл. — Только я буду — Павлом.

Юноша произнес это тихо, но в голосе его послышалось что-то такое, отчего Вотан только удивленно наморщил нос. Потом положил руку Зорину на плечо и, слегка притянув к себе, неожиданно мягко сказал:

— Не грусти, Павел! Жизнь такая штука, что… Ну, сам знаешь!..

В детстве, помнишь, мыльные пузыри:

Выдувал гирляндами, чуду рад.

Нынче разве радостью озарит

Эта глупость пенная взрослый взгляд?

Хоть как прежде любим мы щеки дуть,

Лопаться от зависти через раз.

Глупыми надеждами жизни муть —

Пузырями мыльными — тешит нас.

Жаль, живут мгновения эти вот

Шарики печальные. Чья вина?

Мыльным послевкусием полон рот,

Разочарованием грудь полна.

Только и останется — созерцать