Ларс многозначительно хмыкнул и похлопал себя по искалеченной ноге.

— Даже не думай притвориться инвалидом, — строго выговорил ему Айван. — Выгоним в лес волкам на съеденье.

— И на прошлые заслуги не посмотрим. У нас порядки строгие.

Кажется, старик шутил.

Яр вспомнил о разжеванной и проглоченной мертвечине и его замутило с новой силой.

* * *

Пять дней они не поднимались с кроватей, все еще страдая от безымянной болезни, что свалила их в походе через пустыню внешнего кольца. Время от времени на них нападал зуд, и тогда они расчесывали поджившую кожу до крови. Они еще были слабы. Несильная, но постоянная боль изводила их. Унять ее можно было лишь полным покоем. Но лежать без движения было скучно и тяжело. Потому они много спали — так время шло быстрей. Иногда играли в какую-нибудь игру из скудного набора, зашитого в память медийника, — джойстики были дешевые и старые, потертая пластмасса противно скрипела, а некоторые кнопки западали и тогда, чтобы вернуть манипулятор в рабочее состояние, приходилось стучать им по чему-нибудь твердому. Обычно же товарищи бездумно смотрели записи старых развлекательных передач и разговаривали о всяком. Беседы их были ленивыми и часто несвязными. У них было мало общего, а то немногое, что объединяло их, они уже успели обсудить, и не по одному разу.

— Как думаешь, хурбы пойдут дальше?

— За город? Вряд ли… С другой стороны, раньше они не забирались так далеко от центра.

— Айван, кажется, считает, что опасность есть.

— Он известный перестраховщик…

Третьим в их беседах часто становился Херберт. Сибер жил за дверью, там, где дожидались хозяев сложенные вещи. Он рассказывал, что местные жители организовали ему удобную лежанку для отдыха. Он с гордостью докладывал о своих делах и успехах: то он выпрямил шесть килограммов коротких железных проволок, называемых гвоздями, то выжал руками сорок литров воды из мокрого белья, то перебрал двести горстей «зерна», отделив черные от светло-коричневых, а вытянутые от округлых. Сиберу не хватало слов, он не знал, как называются многие вещи, и не мог их описать. Все, что он видел, было ему незнакомо, и Яр со смутной тревогой и неприятным душевным томлением понимал, что скоро и он окажется в положении Херберта. Яр пытался выспрашивать Ларса о здешних порядках, но проводник отвечал неохотно: то ли сам во многом путался, то ли полагал, что объяснять необъяснимое — пустая трата времени.

— А женщины у них, получается, сами рожают? — спрашивал Яр.

— Ну да.

— А детей кто воспитывает?

— Сами и воспитывают.

— Так это же сколько времени надо!

— А куда тебе время? По клубам ходить? В игрушки играть? Так нет тут ничего этого.

— А работа как же?

— Вот разве только работа… Ты дома сколько часов в день работал?

— Ну, два-три… Если деньги были нужны, то и по пять часов приходилось работать.

— Вот! А здесь работать надо круглосуточно.

— А спать когда?

— А как работу сделаешь, так и спи на здоровье.

Яру казалось, что Ларс над ним издевается. Иногда он обижался настолько, что прекращал разговор, отворачивался к стене и с головой укрывался одеялом. Ларс, кажется, чувствовал, что несколько перегнул палку, но не извинялся. Он просто начинал что-нибудь доверительно рассказывать. Яр волей-неволей прислушивался к его монологу, а потом выбирался из-под одеяла и вроде бы забывал обиду.

Однажды вечером Ларс рассказал и свою историю.

— Мою жену звали Эйлей. Девять лет мы жили вместе и не расставались больше чем на один день. Друзья втайне нас осуждали; считали, что мы мешаем друг другу наслаждаться жизнью. А нам не нужно было других удовольствий, кроме как быть рядом… Она увидела хурбов в больнице… А до этого был несчастный случай — ее ударило током, выжгло правый глаз и часть височной кости. Глаз ей клонировали, вернули, и с костью проблем не возникло. Но разряд, видимо, задел и мозг — так я сейчас думаю. Что-то в голове у нее закоротило — и она смогла видеть этих тварей… Я поначалу подозревал, что она сходит с ума. Надеялся, что стоит ей вернуться к нормальной жизни, и все придет в норму. Но когда ее выписали, все стало только хуже. Ей всюду чудились эти черные призраки. Она называла их троллями и боялась их до ужаса, до онемения, а потому старалась не замечать. Только со мной она делилась своими страхами. А я не понимал, в чем дело, я повел ее к специалисту по вправлению мозгов, и он действительно поставил какой-то диагноз: какой-то там синдром какого-то врача… Я облазил всю сеть, я завел кучу новых контактов, я вышел на каких-то странных людей, которые вроде бы обещали мне помочь… Я отправился на назначенную встречу, и там мне сказали, что единственный шанс спасти Эйлю — вывести ее из города. Это звучало невероятно. Вывести ее из города, отправить ее на Марс, переместить на сто лет назад или вперед — тогда для меня все перечисленное было в равной степени дико. Я искал лекарство для воспаленного мозга любимой женщины, а мне предлагали какую-то несусветную глупость. Конечно, я решил, что нас просто хотят обмануть, на нас хотят наживиться… Когда я вернулся с той встречи, Эйли уже не было. Я перерыл всю квартиру и нашел под кроватью маленькое пятнышко крови. Рядом лежал ее комми. На экране осталось сообщение, которое она не успела отправить. Прошло столько лет, а я помню его наизусть: «Лари, любимый! Тролли открыли дверь. Я спряталась. Они ищут. Если что — прощай. Не приходи дом…» Она не хотела, чтобы я шел домой. Она думала меня спасти. Меня до сих пор преследуют видения, как она лежит под нашей кроватью, лихорадочно жмет кнопки своими тонкими пальчиками и смотрит на собирающиеся вокруг тени… Я вернулся к человеку, который обещал мне помочь. Я не верил, что Эйли больше нет, и требовал от него помощи. Я словно обезумел тогда, ничего не хотел слышать. И Димитр увел меня из города. Он отобрал у меня все, что было, он сгреб меня своей ручищей и без жалости вытряхнул меня голого из привычной мне раковины. Он многое мне показал, ничего не объясняя. И когда я понял, что Эйлю не вернуть, когда увидел, что существуют вещи, о которых обычные люди не подозревают, когда я почувствовал себя раздавленным, жалким и никчемным, он спросил, желаю ли я помогать таким людям, как моя жена…

Ларс плакал, рассказывая свою историю. И потрясенный его слезами Яр дал себе слово никогда больше не обижаться на проводника.

Лишь через день решился он спросить, как давно Ларс потерял жену.

— Двадцать два года тому назад, — ответил тот. Потом помолчал немного и добавил: — Три месяца и двенадцать дней.

Яр попробовал сосчитать, сколько времени прошло со дня смерти Алеты, осознал, что не помнит, и отчего-то ужаснулся этому. Он сам себе стал неприятен в этот момент, он почувствовал себя предателем. И спросил — только лишь для того, чтобы заглушить голос проснувшейся совести:

— Если хурбов видит так много людей, то почему их существование до сих пор тайна?