— Ну, значит, жди, — сказал Вик и, плечом раздвинув куст орешника, бросился бежать.

Очнулся Яр с твердой уверенностью, что все невзгоды привиделись ему в кошмарном сне. Он отчетливо помнил невероятные приключения, случившиеся с ним, но это его не смущало: так часто бывает сразу после пробуждения, а стоит немного подождать — и кошмар выветривается, тает, и уже не только подробностей не вспомнить, но и суть пережитого во сне забываешь.

Не открывая глаз, он нежился в тепле. Он чувствовал, что лежит на кровати, укутанный одеялом. Он слышал негромкое бормотание какого-то электронного прибора, скорей всего медийника. Почему-то он полагал, что это не его дом — запахи, что ли, были здесь чужие, незнакомые, — но даже это его ничуть не беспокоило. Он мог проснуться в номере гостиницы. Он мог находиться в больничной палате после перенесенной операции. И тогда ясно, почему так ноет и чешется тело.

Чешется, будто на равнине Внешнего Кольца. Кошмар никак не забывался, напротив, вспоминалось больше и больше деталей. Смутное подозрение, что не все так хорошо, как представляется, взволновало Яра. Он разлепил тяжелые веки, увидел белый потолок и вновь успокоился.

Видимо, он действительно находится в больнице. Потолок был немного странный, неровный, будто из полос составленный. И светильник всего один, с тремя тусклыми пыльными лампами.

Что это за больница такая странная?

Яр глянул на одеяло. И увидел свои руки — чистые, но сильно ободранные, исцарапанные. Он дернулся. Попробовал перевернуться набок — но боль, пронзившая тело, не позволила ему это сделать. Он лишь повернул голову и успел заметить еще одну кровать рядом, лежащего на ней человека и небольшой экран портативного, прикрепленного к стене медийника. Потом перед глазами закрутились черные значки, а в ушах неприятно загудело.

— Очнулся? — сквозь гул донесся голос соседа по палате.

— Где я? — простонал Яр.

— На месте. Там, куда я обещал тебя доставить.

— Ларс?

— Ну?

— Это ты?.. Так значит… Это действительно ты?

— Ну а кто же еще?

— Значит… Все это правда? Не сон?

— Не вполне понимаю, о чем это ты, но лично я уже давно проснулся.

* * *

Комната была маленькая, но назвать ее тесной язык не поворачивался, поскольку была она практически пуста. Две кровати, тумбочка, светильник на потолке, небольшая, явно самодельная полочка и переносной медийник — вот и вся обстановка. Еще в комнате имелись два крохотных, закрытых занавесками оконца.

— Давно мы здесь? — спросил Яр.

— Говорят, уже три дня, — ответил Ларс.

— Кто говорит?

— Местные жители.

— Люди?

— Ну конечно…

Занавески оказались примечательные: маленькие, чуть больше окон, верхней частью они крепились не к потолку, а к стене: нижняя их часть не доставала до пола, а лишь немного прикрывала выступающий подоконник. Грубую ткань украшал замысловатый орнамент — как Яр ни присматривался к нему, он так и не сумел понять, каким способом исполнен этот рисунок.

— Один местный парнишка наткнулся на нас в лесу, понял, кто мы такие есть, и привел подмогу. Они-то нас сюда и приволокли.

— Я ничего не помню.

— Понятное дело. Мы с тобой были как два трупа. Нас тащил Херберт.

— А где он?

— Вышел куда-то. Скорей всего, отправился за водой или еды нам принесет. Он тут постоянно возле нас дежурит. Он к этому привычный.

На экране медийника шел старинный комедийный сериал с молодым Гилом Рональдсом в главной роли. Судя по иконке в верхнем правом углу, это была запись, а не трансляция.

— Что это за место? — спросил Яр. — Что за город?

— Это не город, я же тысячу раз тебе объяснял. Это поселение. Или, если угодно, деревня.

— Эти слова ничего не объясняют.

— А как я могу объяснить тебе то, чего ты никогда не видел? — Ларс пожал плечами. — А впрочем… Представь маленький город. Очень маленький. Из конца в конец можно за двадцать минут дойти. Домики в один этаж. Узенькие дорожки. Никаких магазинов и торговых центров. Никаких мобилей и сиберов. Асфальта, бетона, металла, стекла, пластика — почти нет. Людей — двести человек, все друг друга знают лично… Представил?

— Да.

— Так вот, твое представление не имеет ничего общего с действительностью, которую ты скоро увидишь.

Лампы в светильнике заморгали и погасли. В комнате стало темно, лишь чуть светились завешенные окна, да сиял яркими красками висящий на стене экран. Минут через пять лампы вновь загорелись — но теперь света они давали раза в два меньше прежнего. На улице что-то противно завыло. Яр поежился и натянул одеяло до подбородка.

— Здесь опасно? — спросил он.

— Здесь нет хурбов, — ответил Ларс. Со скрипом открылась единственная дверь. В комнату, пригнувшись, вошел Херберт. Левой рукой он держал поднос, на котором стояли глубокая, накрытая мятой салфеткой тарелка и большая неровная чашка.

— Друг Яр проснулся, — широко улыбнувшись, сказал Херберт и ловко поставил поднос на тумбочку.

— А вот и наш спаситель, — объявил Ларс.

— Сейчас принесу еще порцию еды, — сказал сибер и заправился к двери.

— Не надо, — остановил его Ларс. — Я не успел проголодаться, так что покорми Яра вместо меня…

Яр так и не понял, был это завтрак, обед или ужин. Он сосал горячий бульон с большой шершавой и очень неудобной ложки, которую Херберт подносил к его рту. Кушанье было густое и сытное, но несколько странное на вкус. Когда тарелка опустела, осоловевший Яр откинулся на подушки и почти сразу заснул.

— Как ваша головная боль? — спросил с экрана молодой Гил Рональде.

— Ушла играть в «Мейджик кард», — ответил его партнер.

Грянул закадровый хохот.

— Я знаю эту шутку, — сказал Херберт. — Она очень старая.

— Выключи звук, — поморщившись, попросил его Ларс. — И передай Айвану, что Яр очнулся. Пусть приходит.

* * *

Айван оказался глубоким стариком. Ему, наверное, было далеко за сто пятьдесят лет. Его дряблая морщинистая кожа висела некрасивыми складками. Сухие губы мелко дрожали. Тонкие пальцы рылись в неопрятной желтой бороде. Ему бы давно следовало готовиться к встрече с Создателем, но глаза его были ясны, а тело крепко.

«Старикам здесь не дают танатола», — понял Яр и ужаснулся.

Айвана сопровождали еще люди, не такие древние, как он, но в том возрасте, когда пора уже выбирать для себя дом отцветания. Они не проходили в комнату, а встали у белой стены, прижавшись к ней спинами.