– Подарю вам на Рождество матросочку, будете в ней на приемах в Департаменте полиции щеголять, произведете фурор, мой милый юнга…

– Вы будете просматривать практически весь стол, – ответил Ванзаров мужественно.

– Есть шанс, что кто-то еще пустит пулю в висок?

– Шансы невелики.

– И на том спасибо. – Лебедев приобнял Ванзарова за плечи. – А то я уж подумал, что вечер обещает быть скучным: опять новый труп.

Судя по тому, какие взгляды бросала мадемуазель Нинель, скучать криминалисту не придется. Чего Ванзаров немного не учел.

– Ваша задача: наблюдать, – сказал он, – пока не дам сигнал…

Аполлон Григорьевич коснулся виска сжатой ладонью.

– Не извольте беспокоиться, ваше благородие… Исполним в лучшем виде… Вот только поясните, друг мой: если, поперек вашим расчетам, господин Иртемьев возьмет и заявится домой?

– Курочкин перехватит. А на черной лестнице – его филер.

– О! Афанасий прощен и помилован? – обрадовался Лебедев. – Обещает более не спать на посту? И все же: если снова упустит? Представьте: посреди сеанса эдакая материализация хозяина дома. Что делать будете?

– Арестую и отведу в участок, – ответил Ванзаров.

– А если он бесплотный, то есть дух?

– Тем хуже для него…

Решимость, с какой это было заявлено, пробила брешь в игривом настроении криминалиста. Он незаметно, но крепко пожал Ванзарову руку.

– Ни о чем не беспокойтесь… Делайте, что задумали…

Это Ванзарову и надо было услышать.

Мадемуазель Нинель, которая вышла проводить его в прихожую, расцвела, как будто собралась замуж. Щечки раскраснелись, в глазках бегали шаловливые искры.

– Какой приятный человек господин Лебедев, – с томным вздохом сказала она.

– Вы еще не знаете какой, – ответил Ванзаров.

– Как чудесно! Ваш друг может рассчитывать на любую помощь, какая только потребуется. – И горничная облизнула губку.

Оставалось надеяться, что Аполлон Григорьевич не потеряет интерес к длительной слежке ради более приятных дел.

Знаменитый электролог Наркевич-Иодко наверняка пополнил бы свою коллекцию замечательными электрофотографиями, окажись он в этот час в гостиной Иртемьева. Электричество было разлито в воздухе. Оно скапливалось невидимыми тучами, в которых мелькали искры и первые зарницы близкой грозы. Молнии только ждали, в кого бы ударить. Громоотвод находился тут же. Ванзаров старательно не замечал, какую смесь страха и неприязни он возбуждает.

Кружок собрался. Каждый уже знал, что долгожданный сеанс с Евзапией Паладино отменен. Прибытков, как мог, старался подсластить пилюлю, давая разъяснение, что мадам медиум не рискнула прийти в редакцию журнала после фиаско, постигшего ее на последнем сеансе. И вообще их встреча всего лишь перенесена на лучшие времена, когда мадам снова обретет должную силу.

Как ни старался Виктор Иванович, первым делом его спрашивали: полиция отменила? Тут уж приходилось использовать весь немалый запас красноречия. Кружковцы соглашались с большой неохотой. К примеру, Клокоцкий категорически отказался. Прибыткову стоило больших усилий уговорить столь необходимого сенситива. Мадемуазель Волант сослалась на слабость и головную боль. Но без магнетизера и думать нечего о сеансе. Мурфи не желал приходить в дом Иртемьева. Даже Погорельский, от которого нельзя было ожидать капризов, выразил недоумение по поводу столь частых сеансов. Что, как известно, ослабляет проявление спиритизма. Только Хованский согласился с легкостью, зато опаздывал.

Стол с алфавитным кругом и свечой был на месте. Одиннадцать стульев расставлено. Не было ни чая с самоваром, ни бутербродов, ни печенья. Дом не топился, было холодно и зябко по-осеннему. Волант куталась в шаль. Вера и Афина отчужденно сидели на диване. Прочие гости разбрелись по углам. Мурфи держался поближе к предмету, накрытому черным платком.

Не было центра, вокруг которого все привыкли собираться. Никто не спрашивал: «Где же наш дорогой Иона Денисович? Почему его нет? Как же мы проведем сеанс без медиума?» Пояснения уже были даны, но обошлись Прибыткову недешево. Так много врать ему не приходилось никогда. Даже на аудиенциях в министерстве внутренних дел, когда он убеждал в необходимости провести в России спиритический конгресс. Собственно, ради этой великой цели он умолял кружковцев согласиться. И теперь старательно избегал общества.

Никто не разговаривал. В гостиной царила недобрая тишина. Электрические токи бурлили и поднимались волнами. Время сеанса неумолимо приближалось. Погорельский хотел было задернуть портьеру, но Ванзаров попросил оставить как есть. Доктор выразил удивление, но возражать не стал. Звякнул дверной замок. Вера ушла открывать и вернулась с Хованским. Миша растерял привычную веселость, затравленно глянул на Ванзарова, кивнул и отошел подальше.

На часах было без трех минут девять. Неслышной тенью вошел Прибытков, спросил, не пора ли начинать и где обещанный медиум. Ванзаров уверил, что тот появится с минуты на минуту. Можно занимать места.

– Господа, прошу садиться, – пригласил Виктор Иванович. Голос его не внушал ни бодрости, ни оптимизма.

Никто не шевельнулся. Вера встала, помогла Афине и отвела к столу. Барышни заняли привычные места, оставив межу собой пустой стул для Клокоцкого.

– Мадемуазель Волант, прошу вас! – Прибытков словно умолял не мучить ни себя, ни его.

Магнетизер бросила на Ванзарова недобрый взгляд, не спеша подошла и села напротив Веры и Афины.

Хованский без лишних приглашений устроился слева от нее.

– Мессель Викентьевич, господа… Ну, прошу вас… Окажите милость… – Прибытков даже ладони сложил молитвенно.

На такой призыв нельзя было не откликнуться. Доктор с нотариусом и Мурфи уселись, где положено. Место медиума и два стула пустовали.

Раздался звонок. Ванзаров отказался принять услуги Веры и сам направился в прихожую.

– Что за цирк здесь устроен? – тихим и злым шепотом проговорил Клокоцкий. – Что этот полицейский себе позволяет?

Прибытков сложил руки на груди.

– Станислав Станиславович, друзья мои… Умоляю: ведите себя разумно… Это крайне необходимо для дальнейшей судьбы нашего журнала и кружка…

– Может, сей субъект сам в медиумы метит?

Волант презрительно засмеялась, а Виктор Иванович сжал виски:

– Всех призываю к сдержанности…

Клокоцкий пробурчал что-то, но попытки к бунту не повторял.

– Добром не кончится, помяните мое слово, – сказал Мурфи, оглядываясь на соседей. Афина не ответила, опустив глаза, а Хованский будто не расслышал.

– Чрезвычайно неловкая и неуютная ситуация, как в такой атмосфере можно проводить сеанс? – высказался Погорельский. Чем выразил общее мнение. Разлитое электричество прокатилось одобрительной волной.