Заперев новый замок, Ванзаров спустился на набережную. Вера запаздывала. Зато у парадной он столкнулся с приятным господином неяркой наружности. Глупо было делать вид, что они не понимают, кто есть кто. Хотя лично и не знакомы.

Первым шляпу приподнял пришедший.

– Полагаю, имею честь повидаться с самим господином Ванзаровым? – спросил он со служебной улыбкой.

– Какая приятная встреча, господин Квицинский, – проявил ответную любезность чиновник сыска.

Официальную часть на этом можно было считать оконченной.

– Нет смысла говорить, что я оказался здесь случайно, – сказал Квицинский.

– Было бы глупо и недостойно вас, – ответил Ванзаров. – Агент должен был сообщить вам новости.

– Агент? Какой агент?

– Тот, кто присматривает за кружком спиритов.

Квицинский скроил задумчивое выражение лица.

– Любопытно… Неужели у нас есть агент? Кто же он?

Ванзаров назвал имя. В лице чиновника охранки не дрогнул ни единый мускул.

– Остается надеяться, что агента смогли раскусить только вы, – без тени шутки проговорил он. – Неприятный сюрприз. Как вы догадались? Где допущена ошибка?

– Психологика подсказала.

– А что это такое?

– Современная наука о границах человеческого поведения в определенных обстоятельствах, – ответил Ванзаров. – Чрезвычайно популярна в Европе.

– Надо же… Надо будет почитать, – Квицинский уважительно кивнул. – Тогда дипломатия бесполезна, откроем карты. Спрошу напрямик: в чем ваш интерес, господин Ванзаров?

Ударение было сделано на слове «ваш», чтобы не осталось сомнений.

– Моя цель – найти убийцу Сверчкова, кухарки и двух горничных, – в меру честно ответил он. Большего знать не полагалось. Даже при открытых картах не все надо открывать. Кое-что оставить в рукаве. Особенно когда играешь с охранкой.

Судя по тому, что Квицинский не уточнил, о каких кухарке и горничных идет речь, он был осведомлен о последних событиях.

– Думаю, наш интерес вам известен, – сказал он.

– Предположительно…

Улыбаясь, Квицинский насторожился.

– Что именно вы предполагаете?

– Вам нужно изобретение, которым, вероятно, занимался Иртемьев, – ответил Ванзаров. Вдалеке на канале он заметил фигуру Веры. Мадемуазель Ланд не слишком торопилась.

– Почему «вероятно»?

– Нет доказательств, что оно существует. А если существует, то неизвестно, было ли испытано…

Квицинский задумался на несколько лишних мгновений.

– У вас репутация умного и проницательного человека, господин Ванзаров… Только что вы ее подтвердили. Умный человек всегда понимает свою выгоду. Предлагаю честную сделку и не потребую подписать кровью, как какой-нибудь Мефистофель… Мы более не вмешиваемся в ваши розыски, а за это вы укажете на… изобретение. Когда найдете его. Согласны?

Ванзаров протянул руку. Сделка была такого сорта, что отказаться было нельзя. Но и выполнить почти невозможно. А потому Ванзаров согласился. Квицинский исчез буквально за мгновения до того, как подошла Вера. Как будто растаял в воздухе. Наверняка тоже заметил ее приближение.

Вера сумрачно взглянула, когда Ванзаров передал ей ключ.

– Не думаю, что Прибытков и наши согласятся, – сказала она. – Завтра сеанс у Евзапии Паладино, все берегут силы…

– Спиритизм – дело темное, никогда не знаешь, чем закончится, – ответил Ванзаров. – Готовьте стол и прочее. Как обычно…

Господин Гер не знал, что и подумать. С таким казусом фотограф столкнулся впервые. За двадцать лет, что держал салон фотографии на Екатерининском канале.

Заведение Исаака Пинхасовича было скромным, не чета роскошным салонам на солнечной стороне Невского проспекта или на Кадетской линии. У него не имелось выбора расписных задников, от райских кущ до видов Неаполя, какие предлагают напористые конкуренты. Не держал он гардероб исторических костюмов для ублажения фантазий клиентов. Мебель у него была такая, чтобы на ней сидеть, а не красоваться. То есть обычный венский стул и кресло для массивных особ. Гер считал, что мастерство фотографа не в красивостях заднего фона или роскошных декорациях, а в умении передать душу человека. Чтобы через века потомки смотрели на фотографии своих бабушек и дедушек и гордились. На меньшее фотограф не соглашался.

Клиенты его любили и возвращались снова. Не только потому, что господин Гер светился добродушием и умел находить со всеми общий язык. Цены он запрашивал самые умеренные, а фотографии получались чудесные. Даже самая капризная барышня, взглянув на готовый портрет, с тайной радостью убеждалась: как же она хороша и бесконечно прелестна! Ставь в рамочку и любуйся! Или пошли жениху, чтобы глаз отвести не мог, а тем более – передумать.

Гер был ласков и снисходителен к страхам клиенток. Терпеливо выслушивал про все недостатки их лица и с какой стороны их нельзя снимать ни в коем случае, успокаивал, уводил разговор на приятные мелочи и, когда барышня забывала про гримасу, делал снимок. В отличие от натянутых масок знаменитых салонов его снимки дышали жизнью. Впрочем, редкие клиенты выражали недовольство: не хватало им официальности. Но такие ошибки Исаак Пинхасович прощал.

Вторая половина октября, как всегда, была затишьем. Семейства, что желали запечатлеть отрока-гимназиста перед учебным годом, удовлетворились, зимний сезон свадеб еще не начался, а офицеров и чиновников еще не жаловали чинами и наградами. В салоне было пусто, заглядывали редкие мамаши с малыми дитятками. Ну и горничные, что удачно поступили в услужение.

С утра к Геру заглянула единственная клиентка, которая желала получить портрет с дочерью на ее двухлетие. Имея запас времени, Исаак Пинхасович постарался и сам был доволен, портрет должен был выйти чудесным. Он оставил пластинку в темной комнате и занялся наведением порядка, то есть погонял пыль веником.

Зайдя в проявочную, включил старый красный фонарь, произвел вираж и фиксаж пластинки и, немного подсушив, поставил печатать. Когда начало проявляться изображение, Гер подумал, что ему померещилось и такого быть не может, глаза подводят. Что для фотографа хуже смерти. Дождавшись окончательной проявки, Исаак Пинхасович сунул лист в закрепитель, сполоснул и вынес на свет. Глаза ему не врали. Вместо умилительного портрета матери с дочкой на снимке оказался неизвестный господин. Взгляд его был отрешенный и пустой, как у куклы.

Чтобы убедиться, что он не сошел с ума, Гер вернулся в проявочную и напечатал еще дубль. Результат был прежний. Тогда Исаак Пинхасович вынес на свет негатив. Последние сомнения отпали: каким-то странным образом на фотографию попал мужчина. А куда делась мать с дочкой? Как вообще такое возможно? И что он завтра скажет клиентке? Сомнения были тяжкими, а ответа не находилось вовсе.