— Я уже понял это, — усмехнулся Митя, — особа ты сильная, независимая… Но как быть с Алексеем? Или вы договорились встретиться с ним в Америке? Кстати, как его дела?

Почему-то я до сих пор не услышал ни единого слова о твоем драгоценном женихе.

— Ты не имеешь права говорить о нем с подобным сарказмом, — рассердилась Маша, — он очень старался облегчить твое существование в крепости. Помимо всего, он велел передать тебе вот эти цифры: 53 — 54 градуса северной шпроты, 142 — 143 градуса восточной долготы. Сказал, ты поймешь, что к чему!

Митя с удивлением посмотрел на нее и покачал головой:

— Действительно, я знаю, что это такое, но зачем он их тебе передал?

— Он сказал, что в конце лета «Рюрик» будет в этих местах. Так, говорит, на всякий случай. Вдруг удастся моя авантюра.

— Выходит, твой жених тоже считал подобное предприятие авантюрой? А ведь он человек рассудительный, трезвомыслящий. Ему нельзя не верить! Почему же ты все-таки не поверила ему и пошла наперекор его воле?

— Он больше не мой жених, Митя! Алеша вернул мое обещание выйти за него замуж, хотя сказал, что по-прежнему любит меня. Он очень по хотел, чтобы я уезжала в Сибирь, я настаивала, мы почти поссорились, и тогда он вернул мне слово. Правда, про корабль рассказал и ждать нас там тоже пообещал. И он продолжает верить, что когда-нибудь вновь сделает мне предложение и мы сможем пожениться…

— Святой человек Алешка, — вздохнул Митя и вдруг замолчал, глубокомысленно уставился в окно и через некоторое время недоверчиво посмотрел на Машу. — Ты ничего не спутала? Именно эти цифры Алексей назвал, не другие?

— Нет, — твердо сказала Маша, — я их наизусть выучила.

Именно их он назвал.

— Но корабль не может там находиться, ты, кажется, что-то перепутала, девочка. Насколько я помню карту, место с этими координатами расположено на суше. Там пет никакого моря. Тем не менее Алексеи дал необходимые ориентиры, и мы будем следовать им. — Митя печально улыбнулся. — Но Алешку ты все-таки зря бросила. Лучшего мужа тебе никогда не найти!

— Митя, несмотря на нашу ссору, я к Алексею отношусь по-прежнему и надеюсь, что и он в своих чувствах не изменился! А что будет дальше? Поживем — увидим! Ведь у пас вся жизнь впереди! — Маша легко поднялась со стула. — Пора возвращаться. Мы еще успеем попить чаю до прихода твоих сторожей. А я попрошу Прасковью Тихоновну собрать кое-что из провизии для твоих товарищей по острогу. Если офицер позволит, Антон поможет тебе все донести. — Она посмотрела на Митины оковы и добавила:

— Завтра я попробую найти кузнеца, чтобы выковал тебе более длинные и более легкие цепи, а то скоро совсем в три погибели согнешься от подобного удовольствия.

Митя привлек Машу к себе, мягко улыбнулся и поцеловал ее в губы:

— Для достоверности тебе иногда придется держать себя в руках и не только с радостью принимать мои поцелуи, но даже отвечать на них. А то, не дан бог, хозяйка что-то заподозрит.

— Я постараюсь быть очень убедительной. — Маша смело взглянула ему в глаза, потом обняла за шею и крепко поцеловала. — Но не думай, будто я из тех девиц, которые сами себя навязывают и без разбора бросаются на шею кому угодно.

— Что ты, разве я могу такое подумать? — согласился вполне серьезно Митя, предложил ей свою руку и со всей галантностью, насколько ему позволяли цепи, повел Машу к дверям, но на самом выходе из комнаты вдруг наклонился и, почти прижавшись губами к ее уху, прошептал:

— Хотя я ничего против подобных действий не имею.

На следующий день Маша осмелилась пройтись по поселку. С утра Прасковья Тихоновна перебрала ее наряды, велела спрятать их подальше, а потом пошла в дальнюю нежилую комнату и вернулась с крытой темно-синим сукном женской шубейкой, обшитой по подолу и вороту беличьим мехом.

В руках она держала белую войлочную обувь, которую в Сибири называют валенками или катанками, кому как нравится. От одежды сильно попахивало табаком, которым издавна спасаются от моли: видно, не один год она пролежала в сундуках, но выглядела совершенно новой, неношеной.

— Вот тебе обновки, — хозяйка раскинула одежду по лавке, — смотри, по-моему, в самый раз будет. Это я себе еще смолоду, годков двадцать назад, справляла, да надеть некуда было. У нас тут не шибко разгуляешься, особливо когда дети малые да муж на службе…

Через четверть часа Прасковья Тихоновна придирчиво оглядела Машу, одернула со всех сторон шубейку, велела перевязать шаль, подарок Зинаиды Львовны, так, чтобы та закрывала лоб и щеки от холодного ветра, потом вынула из сундука, стоящего на кухне, варежки, белые, с голубым орнаментом, и заставила их тут же надеть. Повертев Машу из сторону в сторону, отчего та чуть не упала, Прасковья Тихоновна отступила на шаг ив последний раз обвела постоялицу внимательным взглядом:

— Ну вот! Теперь тебе, милая, никакие морозы не страшны!

Маша смущенно улыбнулась. Она казалась себе толстой и неуклюжей в непривычном для нее наряде, не расхожсниые еще валенки, стиснув ноги, как колодки, скользили по полу, хотя в них было гораздо уютнее и теплее, чем в башмаках.

Но не только от новой одежды она чувствовала себя стесненно и неловко — упрямая казачка наотрез отказалась брать за нес деньги, и теперь Маше требовалось найти способ как-то отблагодарить ее за заботу.

Наконец Прасковья Тихоновна оставила Машу в покое и позвала в избу Антона, которому также принесла все из той же комнаты большие, до колена черные валенки и огромный волчий треух. В этом одеянии с Антона окончательно слетел столичный лоск, и из вальяжного, слегка избалованного камердинера он опять превратился в обычного деревенского парня, каким, по сути дела, всегда и оставался. И хотя полушубок у него, даже на взгляд, был тяжеловат и длинноват, но он был с барского, с Митиного плеча, и поэтому Антон наотрез отказался менять его на другой, пусть более легкий, но все-таки чужой. Несмотря на то что весь исходил потом, на прогулку по поселку решил отправиться только в своем полушубке и теперь в полном облачении дожидался хозяйку в сенях.

— Смотри, — Прасковья Тихоновна довольно прищурилась, приглашая его оценить творение своих рук, — ну прямо чистая Снегурочка наша Машенька. — Она вздохнула, сложила руки на груди и удрученно покачала головой. — С тебя, девонька, картины писать можно, а ты в нашей дыре… — Она огорченно махнула рукой и приказала:

— Ну, ступайте, ступайте, не то вспотеете, а на улице хиус сразу же до костей и проберет!

Маша вышла вслед за Антоном и с удовольствием вдохнула свежий, пахнущий почему-то арбузами воздух. Ночью опять шел снег, и на улице основательно потеплело. И хотя ветер не ослабевал, он был уже не так резок и скор на расправу с тем или иным ротозеем, неосторожно подставившим ему нос или щеку. Солнечные лучи дробились и отражались в мириадах новорожденных снежинок, в сосульках, неожиданно выросших на карнизах изо, в изломах речной наледи. Бездонное ярко-голубое небо с редкими перьями облаков безмятежно взирало сверху на маленькое поселение, затерянное на задворках Российского государства. Две огромные черные вороны, взгромоздившись на нижнюю истку березы, росшей поблизости от избы Прасковьи Тихоновны, словно две кумушки на завалинке, переругивались с брехлнвой хозяйской собачонкой Хватайкой, удивительно похожей на суетливую и вздорную Басурманку.