Маша опустила руки в тазик с холодной водой и тут же почувствовала облегчение: боль уменьшилась. Хозяйка тем временем, кряхтя, как от невыносимой тяжести, опустилась рядом с девушкой на колени, стянула с нее полные снега башмаки и принялась сквозь чулки растирать холодные как лед ноги.

— Это что ж такое? — повторяла она раз за разом с непомерным удивлением, рассматривая то мокрый башмак, то девичью ногу в тонком чулке. — Это куда же ты, милая, собиралась, коли подобным образом вырядилась? Кто же в такой обувке по нашим снегам шастает? Ты же в первый месяц себе чахотку или ломоту какую схлопочешь. — Прасковья повернулась к Антону, безотрывно смотревшему на дверь, и прикрикнула на парня:

— Ты чей-то как сам не свой, Антоша?

Сейчас твой барин появится, никуда не денется. Неча на двери-то пялиться, а то дырку проглядишь, всю избу мне выстудишь! — Она весело рассмеялась и велела уже более строгим голосом:

— Полезай на печь да достань мне носки пуховые, оне лучше катанок греют…

И действительно, в высоких до колена носках, связанных, как оказалось, из собачьей шерсти, йогам было тепло и уютно. Руки тоже перестали болеть. Слава богу, и на этот раз все обошлось благополучно, по Маша получила хороший урок: ее одежда годилась для путешествия, когда она передвигалась в повозке, вся закутанная в меха, но оказалась совершенно неподходящей для открытого воздуха, для долгих и лютых сибирских морозов и беспощадного пронизывающего ветра.

Маша обняла хозяйку и поцеловала ее в щеку:

— Спасибо, Прасковья Тихоновна, что не дали погибнуть.

Женщина польщенно улыбнулась, обняла девушку за плечи, прижала к своему мягкому и теплому боку, потом промокнула кончиком косы заслезившиеся глаза и пообещала:

— Завтра весь твой гальдероб пересмотрим, и я сама решу, что тебе подходит, а что пет для пашей погоды. А потом подыщем тебе подходящую одежу и обувку, чтобы…

Она не договорила. Глухо бухнули, открываясь, входные двери с намерзшим по краям куржаком. Поначалу в избу вбежала большая хозяйская кошка. Дернув брезгливо ланками, она величаво направилась к хозяйке, но вдруг, не дойдя до нее, пулей мотнулась на печную лежанку. Следом за кошкой так же важно и медлительно преодолел порог пожилой и толстый офицер в смушковой папахе. Не поздоровавшись, он обвел хмурым взглядом комнату, двух застывших словно изваяния женщин, парня, смотревшего на него с очевидным нетерпением, не спеша прошел к столу, потом повернул голову и крикнул: «Проходи!»

В следующую секунду весь в клубах морозного пара на пороге возник Митя. Пригнув голову, он миновал низкую притолоку и, прищурившись, исподлобья оглядел всех находящихся в комнате, затем сделал шаг в сторону, пропуская вперед солдата-конвоира.

Солдат далеко не пошел. Взял ружье на караул и застыл рядом с Машей у двери.

— Проходите, Гагаринов! — велел офицер и, повернувшись к Маше, сказал:

— По приказу господина коменданта генерал-майора Мордвинова на свидание с невестой доставлен государственный преступник ссыльно-каторжанип Дмитрий Гагаринов. Попрошу нас, барышня, подписать сне обязательство. Вашему жениху позволено провести три часа вне острога, но свидание разрешается лишь в присутствии конвоира и меня, как лично отвечающего за жизнь каждого каторжного.

Вино пить запрещается, разговаривать только по-русски, так, чтобы был понятен смысл беседы. Вашему жениху, сударыня, не дозволяется переходить из комнаты в комнату, он должен быть всегда на виду. Вы не смеете передавать ему в пользование острые и режущие предметы…

Офицер продолжал что-то бубнить, но Маша уже не слушала его. Машинально окунула перо в чернильницу, которую принес Антон из ее комнаты, не глядя, расписалась, а сама продолжала неотрывно смотреть на Митю.

Он несколько раз переступил ногами, отчего оттаявшие кандалы глухо звякнули. Цепи, бесспорно, были малы ему, и Митя слегка горбился, поддерживая их за сыромятный ремешок. На нем был тот же, что и днем, полушубок и растоптанная донельзя обувь. Под опорками, другого слова и не подберешь для названия того, что было на Митиных йогах, уже натекла порядочная лужа от растаявшего снега, по Митя не сделал и шага, чтобы перейти на сухое место, и продолжал стоять без движения, опустив голову в пол, и только пальцы, нервно теребившие сыромятную полоску, выдавали его волнение. Но какое чувство обуревало его — радость от встречи или гнев на ее неожиданный приезд — это предстояло узнать позже…

Офицер собрал бумаги, посмотрел на часы и, расправив с превеликой важностью усы, бросил на Прасковью Тихоновну многозначительный взгляд.

Хозяйка засуетилась, метнулась к высокому резному буфету, достала большую бутыль темного стекла и налила в кружку мутноватой жидкости, потом нанизала на вилку толстый ломоть сала, положила его на кусок хлеба и передала с поклоном офицеру:

— Примите чуток, Сидор Никифорович, за свое и наше здоровье!

— Премного благодарны, Прасковья Тихоновна! — Офицер с привычной ловкостью опорожнил кружку, крякнув, поднес к носу кусок сала и отложил его в сторону. — Пост ноне, а ты меня скоромной нищей смущаешь, Прасковья! Грех тебе! — Он покрутил в руках папаху, посмотрел сначала на Машу, йотом на Митю и неожиданно сказал:

— У меня тут дела поблизости. Если вы, сударыня, дадите слово, что не нарушите данного мне обещания, то я вас оставлю на некоторое время. — Он повернул голову в сторону Прасковьи Тихоновны. — Евдоким покуда в сенцах посидит, только покорми его хорошенько да тулуп какой дай, а то задубеет еще!

— Да у меня сенцы-то не шибко холодные, — обиделась хозяйка, но офицер, не обратив на ее слова никакого внимания, открыл дверь и вышел наружу, велев солдату следовать за ним.

Прасковья Тихоновна плеснула в кружку немного жидкости из бутыли, положила в фаянсовую тарелку огурцов, отварной картошки, политой конопляным маслом, и, подумав мгновение, добавила несколько ломтиков сала и копченого мяса, потом обвела всех веселым взглядом и озорно подмигнула: «Пост постом, а без сала упас быстро загнешься!»

Антон отнес ужин солдату-конвоиру и быстро вернулся назад. Маша и Митя по-прежнему молча стояли друг против друга. Хозяйка многозначительно кивнула парню. Антон подошел к своему барину, обнял его за плечи:

— Пройдемте, барин, в другую комнату, я вас переодену, побрею… А потом и ужинать сядем.

Митя поднял голову и неожиданно улыбнулся:

— Неужто и вода теплая будет?

— И вода теплая, и мыло французское, и даже одеколон… — Антон, придерживая бывшего своего хозяина одной рукой за плечо, второй рукой перехватил ремешок от его цепей, и Митя сразу выпрямился, вздохнул с облегчением и, так и не взглянув на Машу, прошел вслед за своим бывшим слугой в соседнюю комнату.

Прасковья Тихоновна проводила их внимательным взглядом и повернулась к Маше:

— Жених-то у тебя красавцем был, даже в этой одежде видно, что не из последних. Но растерялся, когда тебя увидел, как нить дать растерялся! Или не ожидал, что приедешь?