Улицы Дириомо — сущая паутина, сплетаются и расплетаются самым непостижимым образом, но нацарапанный Марией план оказался превосходным путеводителем. Я шла, не выпуская листок из рук, и попутно отмечала на нем ориентиры для себя — почтовый ящик, привязанный к столбу осел, сделанная из старой шины «тарзанка» на дереве, — чтобы найти дорогу обратно.

Спустя полчаса я вышла на заброшенную улочку, в конце которой белел маленький домик. Совсем крошечный, комнатки на две, не больше. По крайней мере, на первый взгляд. Лес окружал домик с трех сторон. В опрятном дворике — несколько банановых пальм и еще что-то зеленое и с виду очень колючее. От грунтовой дороги к бетонному крыльцу протянулась цепочка круглых каменных плит, с начертанными на них цифрами: 1–13–10–13–1–13–10–13. Только я собралась постучать, как за спиной раздался голос:

— Элли?

Я обернулась. Питер в насквозь пропотевшей рубахе шел по плитам дорожки с двумя большущими ведрами, доверху наполненными водой. Подошел, поставил ведра на крыльцо.

— Колодезная вода, — отдуваясь, сказал он. — Когда приехал сюда, поначалу думал, не выживу. Не представлял себя без водопровода. Но ко всему привыкаешь. Даже начинаешь испытывать некоторое удовлетворение — довольствуешься только тем, что действительно необходимо, и ничем кроме.

— А где колодец?

— В той стороне, — он махнул на лес, — отсюда чуть меньше километра. Вкусная вода. Хотите попробовать?

— С удовольствием.

Мак-Коннел открыл дверь и жестом пропустил меня вперед. Внутри было темно и жарко. Мы оказались в просторной непритязательной комнате. Питер раздвинул занавески и впустил свет. Почти всю левую стену занимала кровать и тумбочка с блокнотом, будильником и большой свечой. В сравнении со скромным окружением кровать впечатляла размерами: двуспальное ложе, застланное свежими зелеными простынями, с двумя пухлыми подушками в ослепительно белых наволочках. К стене в ногах кровати был вплотную придвинут обширный письменный стол. Желтые занавески обрамляли окно над столом. Рядом гнулись под тяжестью десятков томов полки встроенного книжного шкафа. Некоторые названия были знакомы по Лилиной библиотеке: «Основания математики» Уайтхеда и Рассела, «Элементы»[69]Эвклида, «Математическая мысль от древности до наших дней» Морриса Клайна, «Арифметические исследования» Гаусса. И там же, поверх собрания желтых томиков «Потерянных записных книжек» Рамануджана бочком лежала книга, с которой я была на ты, — «Апология математика» Харди. После смерти Лилы я взяла ее «Апологию» себе.

Обставленная непритязательно, почти спартански, комната радовала глаз веселыми красками. Даже бетонный пол был выкрашен в голубой цвет, а у кровати лежал ярко-красный с желтыми узорами тканый коврик. В дальнем правом углу, за круглым столом с одним-единственным плетеным стулом, приютилась импровизированная кухонька: пожилой холодильник, газовая горелка и на подставке медный таз для умывания.

— А когда я здесь обосновался, электричества и в помине не было, — заметил Мак-Коннел. — Несколько лет без него обходился.

Я углядела на столе сотовый телефон.

— Шагаете в ногу со временем?

— Уступил грубому насилию. Компании, с которой у меня контракт, необходимо, видите ли, иметь возможность связываться со мной. Представляете? Настаивают еще и на электронной почте, но пока я отбиваю атаки.

Он сходил на крыльцо за ведрами, достал из шкафчика два стакана и в оба налил ковшиком воды. Вода была холодной, с легким металлическим привкусом и слабым запахом травы.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал Мак-Коннел.

Я огляделась. В комнате имелся только один стул, тот самый, что стоял у стола.

— Простите. Ко мне редко кто приходит.

Он принес стул и поставил рядом с кроватью. Я села, плетеное сиденье подо мной заскрипело. Сам Мак-Коннел уселся лицом ко мне на кровать.

— По сути, за четыре года вы мой первый гость.

— А кто был последним?

Он помедлил.

— Одна местная женщина.

— Можно узнать, зачем она приходила?

— Она хотела ребенка. Я сказал, что слишком стар для этого.

— Вам же всего пятьдесят, — удивилась я.

— У меня уже есть сын.

— По-вашему, одного довольно?

— Было время, я мечтал о трех или даже четырех. Но на этом фронте я потерпел поражение. Некоторые ошибки не стоит повторять. — Он печально усмехнулся. — А единица — прекрасное, в принципе, число. Самодостаточное. Факториал единицы — единица, квадрат единицы — единица, куб единицы — единица. Она и не простое число, и не составное. Первые два числа последовательности Фибоначчи — единицы. Она — пустое произведение: любое число, возведенное в нулевую степень, равно единице. Могу поспорить, единица — самое независимое из чисел, известных человеку. Никакое другое число не способно на то, что может единица.

— Последовательность натуральных чисел всегда начинается единицей, — вставила я.

— Вы время даром не теряли.

— Вычитала в дневнике у Лилы. Гипотеза Коллатца[70]. По мнению Эрдёша, «математика еще не готова к решению таких задач».

Питер отхлебнул воды, утерся тыльной стороной руки.

— Вы навестили одного моего старого друга.

— Да. Дон Кэрролл очень хвалил вашу работу.

Мак-Коннел смутился, уставился в пол.

— Он всегда меня жаловал.

— У него в кабинете я видела книжку с двойным тором на обложке. Хотела спросить вас про Лилину татуировку. Почему она выбрала именно двойной тор?

— Она питала слабость к топологии. В этой области геометрии можно выделывать с фигурами что угодно — сгибать, растягивать, а они останутся практически теми же самыми: сфера — сферой, куб — кубом. И так же любая жесткая форма, — например, кровать, на которой я сижу, или ковер у нас под ногами. Но стоит проделать в форме отверстие, и она перестает быть топологически эквивалентной. Двойной тор эквивалентен любой фигуре, имеющей два отверстия. Скажем, призовому кубку с двумя ручками. Лиле нравилась мысль, что можно подвергнуть нечто кардинальным преобразованиям, а оно, по сути, останется неизменным. Двойной тор особенно ценен в этом отношении.

— У Лилы в дневнике есть одна цитата… «Если уравнение не выражает Божьей мысли, оно для меня лишено смысла».

Питер улыбнулся:

— Рамануджан. Он полагал, что вдохновение ему ниспосылает Намагири, его домашнее божество.

— А как по-вашему, в числах есть Бог?