себя большую ответственность, но я хотела быть с ним и считала, что другого выбора нет. Он провел со мной полгода.

Пока мы были вместе, я знала, что в глубине души он мечтает вернуться в Калифорнию к своей старой жизни. Но мы с его братьями напоминали ему, что это невозможно из-за его здоровья. Я очень старалась все наладить, и, когда он упоминал Калифорнию, я либо не замечала этого, либо начинала ругаться. Бóльшую часть времени он даже вел себя так, будто он счастлив, и записался на программу реабилитации для людей с сердечно-сосудистыми заболеваниями.

А потом он просто уехал, прихватив с собой одежду моего старшего сына и его машину. Он позвонил мне и сказал, что едет разобраться со страховкой по инвалидности, у которой подходил к концу срок действия, и что он вернется через пару дней. Два дня спустя я позвонила его брату и выяснила, что он начал пить, как только оказался в Калифорнии, а со мной даже разговаривать не хочет. Я звонила ему весь последующий день, пока он, наконец, не согласился со мной поговорить. Это был разговор нашкодившего ребенка и читающего нотации родителя. Через неделю он вернул машину, проведя за рулем всю ночь и не расставаясь с бутылкой. И он тут же попросил отвезти его на автовокзал. Сказал, что он никчемный человек и делает мне одолжение, избавляя меня от своего общества. Он не хотел ничего обсуждать. Он был очень подавлен и зол.

Я отвезла его на станцию и посадила на автобус. Больше я его не видела и не слышала. Он не общается с братьями, но один из них выследил его. Оказалось, что он вернулся к своему старому образу жизни и ночует то тут, то там у своих друзей-собутыльников.

Все это предисловие. Головой я понимаю, что он поступает как хочет, и я бессильна помочь или изменить его. Я хочу обо всем этом забыть и продолжать жить дальше, но это так тяжело. Мне постоянно хочется позвонить ему, найти его и поговорить, хотя я прекрасно знаю, что нам нечего друг другу сказать.

Мой психотерапевт очень переживает за меня и считает, что я ставлю на себе крест и не желаю избавляться от деструктивных моделей поведения. Я злюсь на нее – мне кажется, что она слишком рано сдается, и для меня еще не все потеряно.

Я понимаю, что вы не можете посоветовать мне стопроцентный способ об этом забыть. Я хотела обратиться в Ал-Анон, но мне не нужна помощь в том, чтобы приспособиться к совместной жизни с алкоголиком. Я с ним больше не живу и, возможно, больше его не увижу – по крайней мере, до его похорон, которых, скорее всего, долго ждать не придется.

Так случилось, что мое детство не было трудным, как вы описываете. Но мой отец умер, когда мне было десять лет, и мама, оставшись одна с дочерью-подростком, никак не могла справиться с одиночеством. В детстве мне было одиноко. Сестра с братом были взрослыми и жили отдельно. Когда я вышла замуж за Майкла, я была беременна. Вся моя родня была против. Мне кажется, они тогда уже поставили на мне крест.

Я сделала отличную карьеру. Последние восемь лет я работаю в крупной компании, и мне, наконец, предложили руководящий пост. В мае я получу степень магистра делового администрирования. У меня чудесные дети, и у них все хорошо. Даже уход Майкла не сильно на них сказался. Они ходили на прием к моему психотерапевту, и она считает, что мои дети, в отличие от меня, никогда по-настоящему не верили, что Майкл останется с нами надолго. Моя проблема во мне. Я не могу его забыть. У меня такое ощущение, будто я только что развелась, и моя жизнь кончена. Мне не хочется ходить на работу, не хочется ходить на лекции. Я заставляю себя улыбаться, когда рядом дети.

Можете ли вы что-нибудь мне посоветовать? Мой психотерапевт (которую я очень люблю и которой всецело доверяю) считает, что мне стоит обратиться к психиатру за медикаментозной помощью. Я уже принимаю лекарства от гипертиреоза, который обострился в ноябре. Она также советует параллельно обратиться к какому-нибудь другому психотерапевту, который, возможно, увидит то, что она упустила.

Я не хочу сдаваться. Больше всего мне хочется здоровых отношений с надежным мужчиной. Я никогда не была способна построить такие отношения. Как вы пишете в «ЖКЛСС», такие мужчины всегда казались мне слишком «скучными».

Не пройдет и пяти лет, как мои дети повзрослеют и покинут дом, и эта мысль приводит меня в ужас, как и то, что в мае мне исполнится сорок. Почему я смогла добиться успеха во всех областях, кроме личной жизни?

Мэри Эллен Дж.

Уважаемая Мэри Эллен!

Когда в своем письме вы пишете: «Головой я понимаю, что он поступает как хочет, и я бессильна помочь или изменить его. Я хочу обо всем этом забыть и продолжать жить дальше, но это так тяжело. Мне постоянно хочется позвонить ему, найти его и поговорить, хотя я прекрасно знаю, что нам нечего друг другу сказать», вы переживаете те же трудности, что и алкоголик, который знает, что от спиртного ему будет только хуже, но все равно не может самостоятельно бросить пить. Вы ведете борьбу со своей зависимостью от него, и эта зависимость так же сильна и так же серьезна, как и любая зависимость от психоактивных веществ. И так же, как зависимость от психоактивных веществ, она влияет на каждый аспект вашей жизни: на отношения с другими людьми, на вашу работу и ваше здоровье.

Ваш психотерапевт недовольна вами, потому что вы не в силах перестать потакать своей зависимости от отношений – в вашем случае это алкогольная созависимость. И, как любой другой зависимый человек, вы не можете прекратить свое навязчивое поведение самостоятельно или исключительно с помощью психотерапии. Вам нужна программа. Лично я убеждена, что психотерапевт, работающий с алкоголиком, не посещающим встречи «Анонимных алкоголиков», или с со-алкоголиком, не посещающим встречи Ал-Анон, сильно недооценивает силу этих видов зависимости и переоценивает эффективность психотерапии в их лечении. В идеале психотерапевт должен не просто настаивать на участии пациента в соответствующей программе, но и сам глубоко понимать принципы работы анонимных программ, способствующие исцелению, чтобы курс психотерапии поддерживал эти принципы.

Помните, что большинство зависимых