Среди этих сообщений была статья о том, что на Атлантическом валу на стороне немцев сражаются русские батальоны. В ней говорилось, что «эти воины – бывшие военнопленные, которые не желают, чтобы в случае победы в войне союзников Сталин и жиды-большевики расстреливали их или ссылали на каторгу в Сибирь за то, что они оказались в плену у немцев». Сообщалось, что эти русские не сдаются в плен англичанам и американцам, поскольку им хорошо известно, что те сразу же передадут их в Советский Союз согласно принятым в Тегеране договоренностям.

Вскоре всей Германии стало известно, что немецкие вооруженные силы обрушили на Лондон огонь возмездия с использованием Фау-1. В этот же день фельдфебель послал меня в Цшорнау на четыре дня на новую работу. На этот раз ее объектом стало… цветочное хозяйство с двухэтажным летним домом, располагавшееся за шоссе против двора Люции Рехорк. Хозяйство вел муж сестры Люции – Освальд Хёне с детьми Йоханне-сом, Герхардтом и Андреасом, которым соответственно было 10, 8 и 6 лет. Жена хозяина тяжело болела и практически не вставала с постели.

Сзади их дома находился обычный огород, а спереди несколько застекленных парников – больших теплиц, где выращивались различные цветы. Хозяин продавал их преимущественно оптом в Каменце и в других населенных пунктах, включая даже Дрезден. Для транспортировки цветов у хозяина имелся маленький трехколесный грузовик, с одним колесом спереди и двумя – сзади. Ни участка пахотной земли, ни скота и птицы у них не имелось, и семья жила бедно.

Работа заключалась в том, что мы с Освальдом, Йоханнесом и Герхардтом мыли загрязнившиеся стекла на парниках и в теплицах, заменяли разбившиеся стекла, закрепляли новые гвоздиками, промазывали рамы замазкой. Работа шла весело, так как и хозяин, и его дети были очень общительны и жизнерадостны. К сожалению, меня кормили только в обед жидким супом. В дальнейшем до конца июня мне пришлось работать в основном вместе со всеми товарищами. В один из жарких дней нашу команду пригнали на стекольный завод, где мы вместе с итальянскими пленными убирали накопившийся в большом количестве стеклянный бой и прочий мусор. Охрана там была местной и чрезвычайно суровой: нас подгоняли и даже избивали прикладами винтовок, не давали возможности общаться с итальянцами.

В конце июня команду послали на новую работу. Поскольку участились налеты англо-американской авиации на военные и промышленные объекты Германии, возникла опасность, что может пострадать местный учебный аэродром. В связи с этим решили сделать так, чтобы при воздушной тревоге самолеты смогли своим ходом быстро укрыться в ближайшем лесу. Для этого требовалось построить от летного поля аэродрома через поле бетонированную дорогу к лесу и в нем – несколько ответвлений дороги. Более половины состава нашей команды было занято этой работой почти до конца июля. В первые дни фельдфебель обязательно посылал туда и меня, чтобы точнее доводить до работающих указания прорабов и военнослужащих с аэродрома. Пленные трудились в основном лопатами. Бетонные и другие ответственные работы выполняли только немцы, в основном молодые солдаты-курсанты с аэродрома.

В первой декаде июля фельдфебель снова отправил меня работать в хозяйстве Люции Рехорк. В течение нескольких дней один или вместе со стариком Вайдлихом и иногда еще с хозяйкой я косил сено, а также озимые – пшеницу и рожь. Коса была снабжена приспособлением для ровной укладки срезанных стеблей. Мне при этом очень помог опыт, приобретенный в прошлом году на аналогичной работе во время пребывания в госпитале в Шморкау.

Скошенные стебли ржи и пшеницы связывали в снопы хозяйка, Ядвига и Мария. Однажды я приехал за снопами без сопровождения Марии и увидел на соседнем поле одноглазую Татьяну. Мы оба уселись на куче связанных снопов и разговорились. Однако разговор продлился недолго: вдруг в меня вселился бес, потянувший меня сблизиться с женщиной. Но в этом я не имел еще никакого опыта, и Таня с громким смехом столкнула меня сильными руками, обозвав дурачком.

В последовавшие дни Таня перешла работать на другое поле, непосредственно примыкавшее как раз к строящейся дороге. И здесь наш красавец – Толя Шишов, давно положивший глаз на Таню, уговорил ее углубиться с ним в лес, и в отличие от меня она его не прогнала.

В те же дни упоминавшийся пленный Прокоп, который завел переписку с Тамарой Фомичевой, нашел где-то в городе книжку на русском языке, переведенную с французского, в которой с подробностями были описаны любовные сцены. Несколько раз после ужинов Прокоп читал эту книжку вслух, вызывая огромное внимание нашей молодежи и осуждение Андрея Дмитриевича Шныкина и других пожилых товарищей. Этим чтением особенно возмущался пленный с прозвищем Мытищинский. Он даже попытался вырвать эту книжку из рук Прокопа и порвать ее, но не сумел.

Мытищинский был очень слабым физически и поэтому не мог, как другие, заниматься организацией дополнительного питания и особенно добывать курево, которое часто унизительно просил у товарищей. Никто не хотел брать его в свой «колхоз». Вскоре фельдфебель, не пожелав иметь в команде безынициативного пленного, отправил его из Цшорнау в какой-то другой лагерь.

Со второй декады июля мы работали на прессовке сена. Ничего нового в этом не было. Запомнилось только, как по дороге к хранилищу нас встречала пожилая чешка. Она открывала окно и, не опасаясь немцев, приветствовала нас словами: «Привет, товарищи!» – и часто протягивала нам бутерброды, извиняясь, что не может дать больше. Мы не всегда брали ее угощение, зная, что она отдает нам последнее, получаемое по продовольственным карточкам. Мы часто просто говорили ей: «Спасибо, спасибо!» Летом 1944 года мы стали смелее и, шагая по улице города, иногда громко пели советские военные маршевые песни, приводя в изумление местных жителей.

…Однажды в хранилище, где мы работали, молодой украинец привез огромный воз сена от какого-то немецкого крестьянина. Встретив Якоба и Шишкана, он поприветствовал их, вытянув вперед правую руку и произнеся: «Хайль Гитлер!» Но ни сорб, ни немец никак на это приветствие не прореагировали. Но наш молодой товарищ Ваня Трошков быстро подошел к украинскому парню и с ходу дал ему несколько пощечин, крича: «Ты, сволочь! Иуда! Предатель Родины! Знаешь ли ты, кому желаешь доброго здоровья? Теперь говори немцам: „Да здравствует товарищ Сталин!“» Мы едва успокоили Ваню, а его жертва, попросив прощения, обещала больше никогда не произносить такие слова. Он угостил нас табаком, получил от Якоба справку о сдаче сена и быстро уехал.

Из событий того лета мне запомнилось еще одно, довольно забавное. Рядом с нашим базовым помещением росли 12 раскидистых черешен, а на противоположной стороне находилась мастерская с вывеской «Изготовитель надгробных памятников», хозяину которой принадлежали те самые деревья. И вот этот хозяин договорился с нашими мастерами, чтобы пленные собрали всю черешню. Он дал нам несколько лестниц, по которым можно было взбираться на деревья. Хозяин разрешил нам есть черешни сколько угодно. Выполняя эту работу, некоторые буквально объелись черешней, так что одному сборщику ягод стало плохо. Но для меня в этот раз все обошлось благополучно.

У нас в лагере в числе новых пленных был украинец Петр Шамота, обладавший прекрасным тенором. Оказалось, что на фронте он услышал и запомнил знаменитую песню «Бьется в тесной печурке огонь» (или «Землянка»). Однажды в выходной он так задушевно исполнил эту песню, что у многих из нас появились на глазах слезы.