– Лариса Сергеевна, – позвал Макар.

– А-а, Игорек! – она повернулась к нему с сияющей улыбкой. – А я тебя жду. Ягод в саду набрала…

На скатерти действительно стоял дуршлаг. Внутри, к его удивлению, и впрямь высилась горка ягод: замороженная вишня, начавшая подтекать красно-розовыми пятнами на скатерть. Макар поблагодарил, унес дуршлаг со всем его содержимым на кухню и пересыпал вишню в пакет. Морозильная камера оказалась доверху забита смородиной и клубникой; сверху на них лежала обглоданная куриная кость. Кость он выкинул, дуршлаг сполоснул.

– А я все жду тебя, жду, – упрекнула Яковлева, когда он вернулся. – Глянь-кось!

В пальцах у нее оказалась не штопка, как ему показалось сначала, а носок, который старушка довольно ловко вязала на четырех спицах.

– Я вот что подумала: туфли-то принесешь, а нога у меня съежилась. Худая совсем нога, нехорошая. – Она с огорчением приподняла и показала раздутую ступню. – Велико будет! Как носить? А тут носки! Шерстяные. Не свалится с них. Думала, все позабыла, но руки помнят, и спицы у меня хорошие, Филимонова дарила, Борис Ефимыч помог с врачом, когда она Митю своего лечила…

Илюшин, слушая ее лепетание, пытался понять, отчего оно действует на него успокаивающе. Быть может, причина заключалась в том, что он, остро боявшийся утраты памяти и рассудка, впервые видел перед собой человека, чье беспамятство оказалось… легким? Человека, чья болезнь была не лишением, а милосердием? Он вспомнил Бориса Ефимовича, который на фотографиях стоял рядом с женой. В деревне все как один заверили, что он был отличным мужем. «Борис Ефимыч на нее молиться был готов, – сказала Худякова. – И Лариса его очень любила. Больше ничего не умела делать, по совести говоря, а вот любить умела. Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь, что это особый дар. Даже если бы Борька обнищал и пошел по миру голым и босым, Лариса пошла бы за ним. Очень я ее за это уважала».

Снизу в Макара требовательно постучал жесткий кулачок. Он вздрогнул и очнулся от своих мыслей.

– Туфлю, говорю, нашел? – строго спрашивала Яковлева. – Жду тебя, жду…

Илюшин вытащил из кармана затасканную картонку с контуром ее ступни.

– Чего ты мне ею размахиваешь! Ты обувь мою неси… Я тебя зачем кормлю, обалдуя!

Но Лариса Сергеевна так же быстро утихла, как рассердилась, и продолжила вязать, шевеля губами.

«Даже если бы Борька обнищал и пошел по миру голым и босым…»

Эта фраза всплыла в памяти, точно притопленный мячик, избавленный от грузила. Но при чем здесь старушка? При чем здесь покойный Борис Ефимович, заботливый муж, друг фотографа Ильясова, которому тот оставил часть своего архива?

«Я чего-то не разглядел на фотографиях?»

Илюшин вновь достал желтый конверт и медленно перебрал снимки, вглядываясь в них так тщательно, словно пытался силой взгляда переместиться в прошлое и очутиться рядом с этими людьми, вдохнуть воздух, которым они дышали.

Ничего. Он дышал затхлым воздухом в доме старухи Яковлевой, пока она вязала носки, чтобы несуществующие туфли, которые он никогда не принесет, были ей впору.

Вера Бакшаева прячется в лесу, сказал себе Макар. Мы так и не выяснили, зачем она это делает. Вот что плохо! Всего лишь раздраженное любопытство дергает меня и не дает успокоиться. Вера Бакшаева прячется неподалеку, пока ее ищут Григорий Возняк и Иван Худяков; оба – чтобы убить. Но это ведь не мое дело, правда?

– Это не мое дело, – вполголоса повторил он.

– Что, Игорек?

– Ничего, Лариса Сергеевна.

Илюшин собрал фотографии и сложил в пакет. Здесь нет того, что он ищет.

Вера Бакшаева осталась ждать, пока сестра и Григорий вернутся за ней. Сообразила ли она, что ей нужно держаться от Возняка подальше? Она действительно была слаба или притворилась, чтобы не быть на виду, когда все сбегутся на пожар? Вера неплохо соображала. Кроме тех случаев, когда за нее начинала говорить злость или жадность.

Вера Бакшаева была неуравновешенной. Но во всех ее поступках прослеживалась логика. Даже в попытках сбежать от собственной жизни, переезжая из города в город.

Илюшин вдруг понял, что не так. Для этого ему потребовалось в кои-то веки прислушаться не к другим, а к самому себе.

Он все время говорил о Бакшаевой в прошедшем времени.

«Она мертва».

Это единственный верный ответ на вопрос, отчего никто из них не может ее найти: ни охотник Возняк, способный выследить в лесу человека и зверя, ни Иван, которого ведет ненависть, ни они вдвоем с Сергеем. Бакшаева внезапно исчезла; Бакшаева не могла сбежать из деревни; в Камышовке нет людей, готовых помогать ей прятаться, – из этих трех условий неумолимо следовало одно заключение: ее нет в живых. Он всегда знал это, с самого начала.

И еще он был непростительно слеп.

А все потому, что она нравилась ему. Не Бакшаева, а та, другая. Она нравилась ему, и он не замечал очевидного.

«Мне ночами снилось, как я сижу возле печи и жгу ее туфлю», – сказал Красильщиков.

«Баба все ходила, лучом в меня светила, – сказала Яковлева. – Я ей кричу: брось, брось туфлю! А она мне кулаком грозится».

«Я ее поначалу и не узнала, – сказала Надежда Бакшаева. – Приоделась! Балетки такие фасонистые напялила!»

– Лариса Сергеевна, я скоро вернусь.

Макар выбежал из дома, забыв надеть куртку, за калиткой спохватился, но махнул рукой. Добежал до дома Бакшаевых, постучал в окно.

Тишина.

Он постучал снова. Ну же, ну! Сегодня воскресенье! Она не могла уйти!

– Надежда! – заорал он во весь голос и заколотил так, что затряслись стекла.

За окном мелькнуло заспанное лицо. Через пару минут хлопнула дверь, и на крыльцо вышла, кутаясь в халат, Надежда.

– Поспать-то мне можно? – хмуро спросила она.

– Балетки, – сказал Макар.

– Чего?

– Балетки, в которых приехала Вера… Вы сказали: фасонистые. Почему?

– Какая дура в белой обуви сюда поедет? Навоз в них месить, что ли?

Макар выдохнул.

– Когда вы раскопали ее, она была в этих туфлях?

– Балетках, – мрачно поправила Надежда. – Да. В них.

– Вы уверены?

Она удивленно посмотрела на него, хотела возразить, но вдруг задумалась. Опустила взгляд на свои ноги, обутые в розовые тапки с заячьими ушами, и неуверенно сказала:

– В одной. Вроде бы. Точно, в одной! Я еще подумала, что вторая осталась в земле, но решила, что ради Веркиных башмаков второй раз копать не стану.

Илюшин поблагодарил и медленно пошел обратно.

Он знал ответ на свой вопрос, но хотел услышать, как это произнесет Яковлева.