– Осталось четыре дня, – она все-таки не выдержала и заплакала. – Я постараюсь продержаться. И я тоже буду тебя любить. Только не всю ночь, а всю жизнь.

Телефон зазвонил, когда Настя была в душе. Поскальзываясь мокрыми пятками, она пробежала по холодному линолеуму и схватила трубку. От того, что торопилась, а может, из-за того, что она сразу начала замерзать, «алло» оказалось довольно сердитым.

– Настя. – Голос в трубке принадлежал Фомину, и сердце у нее забилось быстрее – за прошедшие три недели это был его первый звонок. – Ты дома?

– Ты звонишь на домашний, и я тебе отвечаю, значит, дома, – стараясь говорить как можно равнодушнее, ответила она. – А что?

– Я в твоем районе. Хочу заехать поздравить тебя с наступающим Новым годом.

– Чего-то рановато.

– Потом могу закрутиться и не успеть. Катерина как с цепи сорвалась, вернувшись из Питера. На предновогоднюю неделю у нее какие-то особенно злые планы, а мне еще маму поздравлять и пацанов с Ольгой.

– Про твою Катерину мне неинтересно. Я тебе, по-моему, про это уже говорила. А так – приезжай, конечно.

Быстро расчесав мокрые волосы, Настя не стала заплетать косу, оставив свою роскошную гриву свободной. Халат она быстро поменяла на джинсы и толстовку, а на ноги натянула любимые носки. Щелкнув кнопкой чайника, она бросила взгляд в зеркало, успев мимолетно огорчиться, что только что смыла всю косметику. Собственное лицо показалось ей распаренным и оттого красным. Впрочем, исправлять ситуацию было уже поздно. В дверь, оббитую новеньким дерматином, позвонили.

«Говорят, что перед Новым годом случаются чудеса и сбывается несбыточное», – подумала Настя, щелкая замком. Ее вдруг захлестнула по-детски счастливая уверенность в том, что начиная с этого момента все в ее жизни будет хорошо. Просто лучше не бывает.

Стоящий на пороге Егор Фомин был небрит, взъерошен и угрюм. Насте захотелось погладить его по голове, но она почему-то не решилась.

– Проходи. – Она отступила в глубь квартиры, пропуская его, и наблюдала, как он молча разматывает большой тяжелый шарф, стаскивает дубленку и снимает щегольские, не по сезону легкие ботинки.

В полном молчании они прошли на кухню. Егор вместе со стулом задвинулся в самый дальний угол и поднял на Настю больные, как у брошенной собаки, глаза.

– Чаю дашь?

– Конечно. – Настя засуетилась у закипевшего чайника, рассыпала заварку, чертыхнулась, собирая тряпкой разлетевшиеся чаинки, чуть не уронила кружку, снова чертыхнулась и, наконец, не очень ловко, но все-таки заварила ароматный черный чай и сделала несколько бутербродов. Все это время Фомин молчал.

– Ты как? – спросила Настя, водрузив кружки и тарелки на стеклянный стол, который как-то в порыве украшательства квартиры купила и который теперь каждое утро с остервенением оттирала от следов пальцев.

– Никак. – Фомин со свистом отхлебнул из чашки. – Пока отдыхаю. За три недели отдыха уже чуть с ума не сошел от тоски. Дома находиться невозможно. Там Катерина зудит, не умолкая ни на минуту. Мать, если к ней приедешь, молчит, конечно, только вздыхает ежеминутно и смотрит жалостливо. Количество друзей как-то резко поубавилось, в разы. Телефон молчит. Но это так, мелочи. Знаешь, наверное, после Нового года я на завод к Стрелецкому выхожу. Исполнительным директором. Он перед отъездом такое распоряжение оставил. С одной стороны, это правильно, потому что Котляревскому одному не справиться. А с другой… – Он махнул рукой.

– Что с другой?

– Не думаю, что наличие моей персоны в руководстве предприятием поможет быстро решить его проблемы. Думаю, устроив меня на работу, Стрелецкий сильно отодвинул перспективы своего возвращения на родину.

– А ты не сгущаешь краски, Егор? – осторожно спросила Настя. – Выборы позади. Цель достигнута, Варзин выиграл. Он не из мстительных, поэтому я думаю, что и тебя, и Стрелецкого вскоре оставят в покое. Нет смысла поступать иначе. Понимаешь?

– Поживем – увидим. – Фомин неопределенно пожал плечами. – Как будет, так будет. Ведь так не бывает, чтобы никак не было.

– Так Инка говорит. – Настя невольно улыбнулась. – А ты ко мне зачем приехал?

– Да не знаю, подумалось, что неудобно как-то. Ты из-за меня столько перенесла в последние пять месяцев. А выборы прошли – и не видимся. Неправильно это. Да и Новый год на носу. Вот я и заехал. Ладно, за чай спасибо. Поеду я, поздно уже.

– Что, вот так сразу и поедешь? – не поняла Настя.

– Ну да, – Фомин непонимающе посмотрел на нее. – А что? Ты еще что-нибудь ждала?

– Я-то ничего не ждала, – закипая, сказала Настя. – Но ты, когда ко мне ехал с Новым годом поздравлять, хоть бы шоколадку купил в киоске, что ли…

– Шоколадку? – Взгляд у Фомина стал совсем удивленным. – Ты же шоколад не ешь…

– Шоколад – это так, для примера. – Настя махнула рукой, чувствуя, что где-то глубоко в ней начинают зарождаться злые слезы разочарования. – Ты езжай, Егор. Тебя Катерина ждет. И Юлька.

– Ага, давай. До встречи в новом году. – Он неловко топтался в прихожей, и Настя мечтала только о том, чтобы закрыть за ним дверь. Слезы были уже совсем близко, и ей не хотелось, чтобы он их увидел. Стыдно это. И ненужно. Никому. Совсем.

Щелкнув замком, она прислонилась к двери лбом.

«Вот и все, – подумала Настя. – Фейерверка не будет, как говорит Инка. И я наивная дура, если надеялась на фейерверк и считала, что все может быть по-другому. Я даже шоколадки на праздник не заслуживаю. Вот и все, что есть в сухом остатке».

И тут она все-таки заплакала.

Капитолина Островская сидела в своем кабинете и смотрела, как играют огоньки в ее любимом виски. Только что она перелила остатки из японской бутылки в хрустальный стакан и теперь наблюдала, как тает лед под напором огненной влаги. Ей было азартно и весело.

И веселость ее, и азарт были вызваны предвкушением новой игры, до чего она была большая охотница и мастерица. Три недели назад она вышла победительницей из игры предыдущей, которая несколько месяцев занимала все ее помыслы и требовала всех ее сил. Результат стоил затраченных усилий – противник был повержен, разбит в пух и прах, фактически уничтожен. И его разгром, поражение и полный позор пьянили грудь всесильной Капитолины, одержавшей блестящую победу на страх врагам и назидание остальным.

Эйфория длилась примерно неделю, а потом Капитолина заскучала. Шубин вел себя странно, как будто сторонясь верной соратницы. Она понимала, что размах наказания, придуманного ею для Егора Фомина, впечатлил даже его, старого матерого волка, не смеющего ее ослушаться.

Шубина следовало подогреть, стимульнуть, как называла это сама Капитолина Островская, и повод нашелся довольно быстро. Юный мальчонка (всего-то тридцать два года, смешно сказать), впорхнувший в новый состав Законодательного собрания по спискам Партии либералов, уже несколько дней ходил за ней по пятам, почтительно заглядывая в глаза и преданно ожидая указаний. Как и многие его предшественники, он решил въехать в политический рай, став фаворитом «безобразной герцогини». Глупышка.