– Зачем ты взял чужие игрушки, придурок? – спросил он таким тоном, каким говорят с умственно отсталыми детьми.

Священника захлестнула ненависть. Он попытался направить пистолеты на своего заклятого врага. Сделать это в кошмаре оказалось нелегко – само пространство сопротивлялось, будто было заполнено прозрачной жевательной резинкой…

Пока священник сражался с тягучими соплями, Гришка поднял руки так, что священник увидел разбитые костяшки.

– Мамочка разрешила тебе гулять одному? – спросил Начальник с издевкой.

Священник наполовину вытащил пушки из трясины и взмок от напряжения. «Он знает про Большую Маму!» – промелькнула жуткая и нелепая мысль. «Я не один», – хотел произнести поп с таким же великолепным превосходством, но не успел.

– Спокойной ночи, болван! – сказал Начальник, демонстрируя отставленные средние пальцы.

И ткнул ими в глаза священнику.

* * *

После этого ему уже ничего не снилось. Неприятный осадок улетучился раньше, чем обер-прокурор полностью пробудился. Утром он обычно впадал в счастливое полудетское состояние. Его выдернули оттуда известием о смерти архиерея. Такого не случалось в городе Ине очень давно. Новость произвела сильнейший эффект – обер-прокурору показалось, что под ним сломалось инвалидное кресло и он барахтается в обломках. Беспомощность – худшее из всех свойств старости…

С кислым выражением лица обер-прокурор выслушал доклад полицмейстера. В голове при этом не было мыслей. Ни единой. Только эхо зловеще звучавших фраз. О том, что Христианский Союз обезглавлен. Об осиротевшей молодежи. Что-то о короткой арбалетной стреле со следами механической и термической обработки. Об отпечатках босых детских ног во дворе. О сторожевых собаках, которые теперь своим поведением больше смахивали на кроликов и даже жрали в огороде капустные листья. И об ищейках, которые до сих пор не могут взять след…

Вся эта чушь не складывалась в цельную картину. И не соответствовала представлениям обер-прокурора о политических убийствах. Кто-то изобрел новый стиль. Священник должен был бы помнить, что такое террор. Должен был, но не помнил.

На вопрос полицмейстера, желает ли Отец-основатель взглянуть на тело архиерея, обер-прокурор отрицательно замотал головой. К мертвым он относился с такой же неприязнью, какую испытывают, например, к свидетелям собственной трусости, низости или досадных грешков молодости. Говоря по совести, убитый не вызывал ни малейшего сочувствия. Просто в отлаженном механизме сломалась деталь, которую необходимо было заменить, пока поломка не привела к полному разрушению…

Глядя на сытое и выражавшее абсолютную преданность лицо полицмейстера, обер-прокурор неожиданно вспомнил о своем распоряжении. Такое с ним тоже случалось, правда, чем дальше, тем реже.

– Где он? – рявкнул старик, стараясь, чтобы его фальцет звучал не слишком истерично.

– Кто?

Обер-прокурору захотелось схватить полицмейстера за толстый нос и покрутить. Рыба гниет с головы. А эти ублюдки, кажется, думают, что в тепличных условиях процесс пойдет быстрее. Эх, жаль под рукой не было пистолета!

– Ты что, дурак? На Дачу захотел? Зажрался, скотина! Где этот чертов путешественник? Где он?! Не вижу!

– Я пошлю за ним немедленно. Я думал, убийство…

– Не надо думать! – отрезал старик. – Некоторым это противопоказано. Делай, что тебе говорят, – и дослужишь до пенсии… Чтобы к обеду этот придурок был здесь! Ты меня понял?

– Так точно, благодетель! Будет исполнено! Я лично займусь…

– Ладно, проваливай!.. – Обер-прокурор махнул ручкой, и вдруг тускнеющий лучик его памяти, блуждавший в подвалах прошлого, выхватил из тьмы очередной страшный символ. – Эй, как там тебя! – окликнул обер-прокурор полицмейстера, который уже почти закрыл за собой дверь. – Слушай, насчет архиерея… Ты, случаем, жука не видел?

«Точно свихнулся, мать его!» – подумал полицмейстер, изображая с помощью шевелящихся морщин на лбу готовность вспомнить все что угодно. Любые детали и подробности. О жуках он знал только, что в природе существуют рогачи и вонючки. Ну еще светляки. Но при чем здесь жуки, когда убили самого…

– Какого жука, отец? – осторожно спросил полицмейстер, ожидая новой вспышки гнева.

– А я тебе покажу, – тихо пообещал обер-прокурор, нехорошо ухмыляясь. – Так, чтобы ты надолго запомнил…

Он подкатил в кресле к столу и достал из ящика одну из своих величайших ценностей – огрызок химического карандаша, которым когда-то были написаны большинство перлов цитатника. С тех пор огрызок использовался исключительно для наложения важных резолюций.

– Поди сюда! – позвал обер-прокурор, напяливая на переносицу пенсне с резинкой.

Полицмейстеру стало не по себе. Старик явно чудит – еще в глаз карандашом ткнет! Может, пора лекаришку звать? Пусть даст инвалиду успокоительного… Однако ослушаться приказа полицмейстер не посмел и вскоре стоял рядом с креслом. Успокаивало то, что его физиономия находилась вне пределов досягаемости для сидящего.

– Ты у меня на всю жизнь запомнишь… – приговаривал обер-прокурор, закатывая рукав на левой руке полицмейстера. Затем послюнявил огрызок и принялся рисовать на внутренней безволосой стороне предплечья.

Получилось коряво, но, в общем, похоже на то изображение, которое священник некогда видел на голом черепе шлюхи во время похорон («Кстати, как ее звали? Кажется, Мария…»), – на скарабея цвета старой татуировки или вен, проступающих из-под бледной девичьей кожи. Обер-прокурор был единственным человеком, не считая ведьмы, кто понимал, что этот рисунок означает. Да и то не до конца…

– Увидишь где-нибудь такую картинку – сразу докладывай мне, – втолковывал он полицмейстеру. – В любое время. Даже если тебе скажут, что я сплю… или сижу на горшке… – Обер-прокурор жизнерадостно захихикал и начал дорисовывать на сгибе локтя то ли паука, то ли солнышко.

Он и так продержался в зоне относительной ясности сознания слишком долго. Причиной тому было, конечно, чувство опасности. Но сейчас наступала запоздалая реакция. Мозг нуждался в компенсации за чрезмерное напряжение.

Заметив неладное, полицмейстер отдернул руку и отодвинулся. Старик посмотрел сквозь него мутными глазами, а потом захныкал, как ребенок, у которого отняли игрушку. Теперь полицмейстер со спокойной совестью позвонил в колокольчик и вышел, раздумывая, стоит ли мыться в бане до следующего визита к обер-прокурору. Старик вряд ли что-нибудь вспомнит. Ну а вдруг? Лучше не рисковать. Больше всего на свете полицмейстер не любил риска.

Было раннее серенькое утро. Едва забрезжил рассвет. Казалось бы, тишайшее время суток. Первыми, кто обратил внимание на странного гостя, были местные шавки. Мотоцикл и запах некоего существа – этого оказалось достаточно, чтобы всполошить всю улицу.

Мутант получил подтверждение своей предварительной оценке ситуации, как только проехал окраину гнезда. Здешний вид вырождался даже быстрее, чем он ожидал. Сначала его попытались задержать два дохляка в белом, вооруженные однозарядными хлопушками.