— …что однажды вы сможете взлететь и расправить крылья, не переживая, как родители управятся без вас.

Он словно ударил меня кулаком. Воздух вышибло из легких.

— Лу?

— Да?

— Вы что-то притихли.

— Я… — Я сглотнула. — Простите. Отвлеклась. Дедушка зовет. Но да. Спасибо, что… замолвили за папу словечко.

Мне нужно было завершить разговор: в горле внезапно встал огромный комок, и я сомневалась, что смогу сказать что-либо еще.

Я отправилась в паб. Воздух благоухал цветами, и прохожие улыбались мне. Я ни разу не смогла улыбнуться в ответ. Просто знала, что не могу остаться дома, наедине со своими мыслями. «Титаны триатлона» сидели в саду при пабе, составив два пятнистых стола, из-за которых во все стороны торчали острые розовые углы рук и ног. На мою долю досталось несколько вежливых кивков — ни одного от женщин, и Патрик встал, освобождая рядом с собой немного места. Я почувствовала, что мне очень не хватает Трины.

Сад заполняла характерная английская смесь орущих студентов и закончивших работу торговцев в рубашках без пиджаков. Туристы тоже любили этот паб, и среди английских голосов звучали итальянские, французские, американские. С восточной стены открывался вид на замок, и — как и каждое лето — туристы выстроились в очередь, чтобы сфотографироваться на его фоне.

— Не думал, что ты придешь. Хочешь выпить?

— Подожди минутку. — Мне хотелось просто посидеть, положив голову Патрику на плечо. Хотелось чувствовать себя как раньше — спокойной, безмятежной. И не думать о смерти.

— Сегодня я побил свой рекорд. Пятнадцать миль всего за семьдесят девять и две десятые минуты.

— Потрясающе.

— Продолжай в том же духе, Пат! — крикнул кто-то.

Патрик заработал кулаками и заурчал.

— Потрясающе. Правда. — Я старательно делала вид, что рада за него.

Я выпила раз, затем другой. Послушала разговоры о дистанциях, ободранных коленях и приступах гипотермии во время плавания. Я отключилась и принялась наблюдать за другими посетителями паба, пытаясь представить их жизнь. У каждого из них в семье происходит что-то важное — любимые и потерянные дети, страшные тайны, великие радости и трагедии. Если они способны отрешиться от этого и просто наслаждаться солнечным вечером в саду паба, то и я, несомненно, могу.

А потом я рассказала Патрику о папиной работе. Наверное, мое лицо выглядело примерно так же. Мне пришлось повторить, чтобы он не сомневался, что расслышал правильно.

— Это… очень удобно. Вы оба работаете на него.

Мне хотелось рассказать ему, правда хотелось. Объяснить, как причудливо все переплелось в моей борьбе за жизнь Уилла. Признаться в своих опасениях, что Уилл пытается купить мне свободу. Но я знала, что должна молчать. Зато воспользовалась случаем, чтобы выложить оставшиеся новости.

— Э-э-э… это еще не все. Уилл говорит, что я могу оставаться у него в гостевой комнате, когда захочу. Чтобы справиться с нехваткой кроватей дома.

— Ты собираешься жить у него? — посмотрел на меня Патрик.

— Возможно. Это очень мило с его стороны, Пат. Ты же знаешь, как приятно чувствовать себя как дома. А тебя никогда нет рядом. Мне нравится бывать в твоей квартире, но… если честно, на дом она не похожа.

Он не сводил с меня глаз.

— Так преврати ее в дом.

— Что?

— Переезжай. Преврати ее в дом. Перевези свои вещи. Одежду. Нам давно пора съехаться.

Только потом, размышляя об этом, я осознала, что Патрик выглядел довольно несчастным. Не так, как положено мужчине, который наконец сообразил, что не может жить вдали от своей девушки и желает счастливо объединить две жизни. Он выглядел как человек, которого обвели вокруг пальца.

— Ты правда хочешь, чтобы я переехала?

— Ага. Конечно. — Он почесал ухо. — В смысле, я не предлагаю тебе пожениться. Но съехаться — это звучит разумно.

— Как романтично.

— Я серьезно, Лу. Пора. Наверное, уже давным-давно, но у меня то одно, то другое. Переезжай. Это будет чудесно. — Он обнял меня. — Просто замечательно.

«Титаны триатлона» вокруг нас дипломатично вернулись к беседе. Раздались одобрительные возгласы, когда группа японских туристов сделала снимок, который хотела. Пели птицы, солнце опускалось все ниже, мир вращался вокруг своей оси. Мне хотелось быть его частью, а не торчать в тихой комнате, переживая из-за мужчины в инвалидном кресле.

— Да, — согласилась я. — Это будет чудесно.

Самое плохое в работе сиделки не то, что вы могли бы подумать. Не поднимать и не мыть, не лекарства и не салфетки и не слабый, но неизменно отчетливый запах дезинфицирующего средства. И даже не тот факт, что большинство людей считает, будто вы согласились на эту работу, поскольку недостаточно умны для любой другой. А то, что, когда проводишь весь день бок о бок с другим человеком, некуда деваться от его дурного настроения. Или от своего.

Уилл сторонился меня все утро, после того как я поведала ему о своих планах. Посторонний человек ничего бы не заметил, но он меньше шутил, возможно, меньше комментировал происходящее. И не спросил о содержимом сегодняшних газет.

— Этого… вы хотите? — В его глазах что-то промелькнуло, но лицо осталось безучастным.

Я пожала плечами. Затем решительно кивнула. Мне показалось, что в моей реакции есть нечто по-детски уклончивое.

— Все дело во времени, — сказала я. — В смысле, мне двадцать семь.

Уилл изучал мое лицо. Его челюсть закаменела.

Внезапно я ощутила невыносимую усталость. Как ни странно, мне захотелось извиниться, но я не знала за что.

Он чуть кивнул и растянул губы в улыбке.

— Рад, что у вас все устроилось, — сказал он и уехал на кухню.

Я разозлилась. Никто еще не осуждал меня так, как Уилл, похоже, осуждал сейчас. Словно из-за моего решения переехать к своему парню он потерял ко мне интерес. Словно я больше не могла быть его подопечной. Разумеется, я не смела сказать ему этого, но стала так же холодна с ним, как он со мной.

По правде говоря, это было утомительно.

Днем в заднюю дверь постучали. Я поспешила по коридору с мокрыми от мытья посуды руками и обнаружила за дверью мужчину в темном костюме, с портфелем в руке.

— Ну уж нет. Мы буддисты, — отрезала я, собираясь захлопнуть дверь.

Две недели назад парочка свидетелей Иеговы задержала Уилла у задней двери почти на пятнадцать минут, пока он пытался дать задний ход через сдвинутый коврик. Когда я наконец захлопнула дверь, они открыли почтовый ящик и крикнули, что «он как никто другой» должен понимать, каково с нетерпением предвкушать загробную жизнь.