– Скоро здесь будет жарко, – проговорил он, оборачиваясь к жене. – Может быть, нам стоит переехать куда-нибудь? Можно прекрасно устроиться у твоих родственников, они живут в центре, на Голландской улице.

– С какой стати мне уезжать? – вспыхнула Анриетта.

– С такой, что неразумно рисковать будущим нашего ребенка из-за… – Себастьен запнулся, подбирая слова, но жена опередила его.

– Из-за каких-то глупостей? По-твоему, это так? Я должна забыть о королевстве, о нашем короле, о…

– Господи боже мой, да я не прошу тебя забыть! – закричал Себастьен, теряя голову. – Мы в осаде! Городские стены совсем рядом! Англичане наверняка начнут стрелять из пушек, а синие будут отвечать! Кто знает, как все обернется? А если у тебя начнутся схватки, а доктор откажется сюда идти? В центре гораздо спокойнее!

– Нет, – отрезала Анриетта, – я никуда не уеду. Я хочу сама, своими глазами увидеть, как англичане выбьют из города этих негодяев.

И тут Амелия, не выдержав, вмешалась.

– Зачем вам это? – с горячностью, совершенно для нее непривычной, спросила она. – Вы уже сделали все, что могли. Ваш муж прав: оставаться здесь неразумно! Как вы можете так поступать? Ведь вы же мать, почти мать! Неужели вы хотите узнать, что это такое – потерять собственного ребенка? Да я и злейшему врагу не пожелаю такого, поверьте!

– А я думала, вы храбрее, – сердито проговорила Анриетта. – Почему я должна уезжать из своего дома? Бежать – от кого, от синих, которых я не боюсь, или от англичан, наших союзников? Вы оба неправы. Я не сдвинусь с места!

Себастьен отодвинул тарелку. Его лицо было очень бледно.

– Иногда, – глухо проговорил он, – я сожалею о том, что поддался на уговоры и вообще приехал сюда.

Обед закончился настоящей бурей – Анриетта тоже отшвырнула тарелку и стала кричать мужу, что он трус, что его место в войсках роялистов, что Оливье и Арман в тысячу раз лучше его, потому что воюют, ни от кого не скрываясь. Она даже попрекнула его доносами, которыми он пытался сбить с толку неведомого Сибулетта. Услышав это, Себастьен вскочил, сжав кулаки, но сдержался – неимоверным усилием сдержался и вылетел из комнаты, яростно грохнув дверью. А Анриетта, одержав победу, уронила голову на руки и стала рыдать.

Первым движением Амелии было подойти к ней и попытаться утешить, но она не стала этого делать. Инстинктивно наша героиня питала отвращение ко всем семейным склокам и скандалам. Ее родители всегда жили душа в душу, и сама она никогда не стремилась никому нарочно осложнить жизнь. Не то чтобы Амелия была чрезмерно покладистой – когда надо, она умела добиться своего; но в Анриетте ее сердило отсутствие здравого смысла и нежелание понять, что в какой-то момент жизни собственные дела должны стать важнее всего остального мира.

– Вы считаете, что я неправа? – проговорила Анриетта, всхлипывая.

Как можно мягче Амелия принялась ее уговаривать. Ведь она должна на днях родить, доктор живет далеко, от тех, кто находится в доме, будет мало проку. Наверняка ее дядя, маркиз Александр, беспокоится, как и все родные. И ее брат Никола, о котором она думала, что он умер, – ее брат жив, и, конечно, он хотел бы, чтобы с его сестрой все было хорошо.

Услышав о Никола, Анриетта сразу же перестала плакать, засыпала Амелию множеством вопросов и, узнав, что брат до сих пор переживает из-за той давней дуэли, помрачнела.

– Право, я не знаю, в чем дело, – сказала она, – там произошла какая-то странная история, о которой толком ничего не известно. – Она вздохнула. – Конечно, если Никола не хочет, чтобы о нем знали, мы никому ничего не скажем. И… – она поколебалась, – наверное, Себастьен все-таки прав. Если я переберусь на Голландскую улицу…

Ее слова прервал далекий пушечный выстрел. «Бумм», – глухо донеслось из-за стен, но этого было достаточно, чтобы вороны, которые в изобилии водились на пустыре возле «Золотых ворот», поднялись в воздух и с хриплым граем заметались над улицей Руссо, ранее – улицей Королевы.

– Анриетта, – тихо проговорила Амелия, – вы сказали, что…

Но Анриетта уже не слушала ее: она отодвинулась, и на лице ее застыло напряженное внимание. «Бах», – ответила вторая пушка. «Бам, бам», – солидно возразили сразу две пушки. «Бах, бах, бах». В спор вступили еще три пушки. Канонада продолжалась несколько минут, а затем стихла так же внезапно, как и началась.

Встревожившись, Амелия пошла искать Себастьена.

– Вы слышали? – спросила она. – Что это было?

– Ничего особенного, – отмахнулся де ла Трав. – Войска прощупывают друг друга. Это просто разведка, госпожа графиня.

…Вот и вечер. Волшебный, кружевной летний вечер. И снова – разговор пушек, но уже далеко-далеко, на другой стороне города, а на этой – ружейная стрельба, редкая и словно через силу. И Амелия сидит, стиснув руки, и думает, что где-то там, в войске под трехцветным флагом, находится человек, который ей дорог, и она ничего не может поделать теперь, чтобы помочь ему. Ей мерещатся тела, разорванные пушечными выстрелами, штыковые атаки, наскоки кавалерии, и Амелия мучительно морщится, и ежится, и бледнеет, и сжимает ладонями виски.

Топот ног под окнами, ругательства, перемещения солдат, какой-то раненый бредет, придерживая руку, и Ева, которую послала Амелия, подходит к нему, предлагает перевязать его и накормить в обмен на последние новости.

– Ну, че… – бурчит раненый, уплетая уху за обе щеки. – Наскочили эти… мы отбились. Они снова пытались наскочить… мы палить начали из пушек. Генерал приехал, все осмотрел, ядра есть, всего вроде хватает… И тут бабах! Лошадь под ним убило английским ядром. – Амелия, стоявшая в углу, вздрогнула. – Ну, он поднялся… Смешные эти англичане, говорит. В пехоту меня хотят перевести, наверное. Сел на другую лошадь и уехал. – Он с тоской поглядел на чистое дно тарелки. – А добавку можно, гражданка? А то мне того… скоро снова в бой.

…Тает-тает кружевной вечер, солнце в кровавой дымке валится за горизонт, волоча по морю алый шлейф. Давно уже стихла пушечная пальба, молчат ружья, и Дюнкерк застыл темной массой над каналами, над шлюзами, над речушкой Панн, затаился и молчит. Маяк потушен, в городе не светится ни один фонарь, ни одно окно – все помнят о приказе, который запрещает зажигать свет после наступления темноты, и наказании тому, кто его ослушается. А в море уцелевшие английские корабли еще пытаются делать вид, что они блокируют порт, но их мало, они слабы, и у них не хватит сил, чтобы произвести высадку. Если бы не приказ герцога Йоркского, они бы уже ушли обратно в Англию, но герцог и слышать не хочет о том, что хотя бы отдаленно напоминает о поражении.

Луи поспал полчаса, завернувшись в плащ – чудо-плащ с лиловым подбоем, который он всюду возил с собой и который не мялся, не пропускал воду и вообще был словно нарочно сделан для командира, оказавшегося в гуще военных действий. Затем его разбудил Франсуа, который доложил, что пришли военачальники и глава национальной гвардии, с которыми Ош собирался держать военный совет.