«Он не оставит его в живых». Крис Роуз не оставит в живых никого. Это факт.

Позади Криса я увидела миниатюрную фигурку, несущую в руке флейту. От навалившейся слабости я даже не испугалась, когда один из крупных волков решил напоследок отомстить добыче, посмевшей прогнать его стаю. Я успела пригнуться, погрузив пальцы в снег, когда Крис подоспел и закрыл рукой мою шею, куда метил зверь, выпрыгнувший из кустов. Вместо этого волк вонзил зубы в рукав его куртки и принялся рьяно грызть, раздирая ткань и живую плоть. Роуз даже не вскрикнул. Он забрался в пасть волка второй рукой и потянул ладони в разные стороны. Никто не убивал так, как это делал Крис, – спокойно и безразлично.

Челюсть волка хрустнула, разломанная пополам, и животное упало бездыханной тушей, сверкая внутренностями. Крис обтер капающую кровь о штанину и безучастно отвернулся, даже не чувствуя боли.

Я опустилась на колени в сугроб и заплакала. Помпезная красота и лишенная смысла смерть. Выживание и обреченность. Утрата… А затем обретение нового.

– Смотрите! – воскликнула Флейта, задрав голову.

Лавируя между лиловыми и янтарными вспышками салюта, со стороны аэропорта Анкориджа показались крылья самолетов. «Львиной доле» – гласила надпись на приближающемся вертолете, и, когда я сморгнула слезы, чтобы дочитать, Крис торжественно озвучил:

– «Львиной доле – львиный дом. Я повинуюсь этим силам».

Прайд.

С высоты птичьего полета заснеженные холмы Аляски походили на шкуру полярного гризли: ровный слой снега, шерстистый и махровый, накренил под своей тяжестью сосны и укрыл крыши домов, прогнивающих в тоске по сгинувшему человечеству. Взгромоздившись рядом с одним из вооруженных мужчин, на чей лоб была надвинута кепка с символикой армии США, я заглушила симптомы аэрофобии и постаралась любоваться прекрасным.

– Эй, – встревоженный голос Флейты вернул меня в реальность. Я вдруг заметила, что она держит меня за локоть, а я сама, вытянув ногу, свесила ступни над высотой. – Ты удумала самоубиться?

Вертолет принадлежал к типу разведывательных, и дверей здесь не было принципиально. Крепко пристегнутая, я будто хотела вывалиться – уйти, исчезнуть, умереть. Избавиться от проблем. Флейта была права. Поэтому я только пожала плечами и развернулась внутрь салона, вздохнув.

Крис с хирургической аккуратностью обрабатывал прокушенную насквозь ладонь. Он даже не морщился: боль выдавали лишь вены, проступившие на висках. Держа на коленях полевую аптечку, он обработал укус сначала жидким антисептиком, а затем присыпал его сверху каким-то серебряным порошком. Челюсть у волка оказалась внушительной: вся она отпечаталась на его коже, как слепок. Можно было даже сосчитать, сколько у волка было зубов.

Отмотав кусок марли, Крис посмотрел на меня.

– Завяжешь?

Все это время я предпочитала не думать о том, что он сделал. Один поступок перекрывал другой, и впечатления разнились. Убийца и спаситель – так не бывает.

– У Флейты лучше получится, – проблеяла я невнятно.

– Да, я помню ее отменный морской узел, – усмехнулся Крис. Фрагменты того, как она связала его на ферме под лестницей, будто вызывали у него ностальгию. – Но я хочу, чтобы это сделала ты. Попробуй, пожалуйста.

Закатив глаза, я взялась за его протянутую руку и попыталась связать края марли воедино. Пальцы все еще не слушались, но Крис терпеливо ждал, отстраненно глядя в проем вертолета. Приблизившись к краю, он задрал голову, ловя ртом снежинки. Детская непосредственность и бесчувственный садизм – так тоже не бывает.

– Снижаемся! – объявил пилот.

Взбудораженная, я быстро покончила с бинтом и отвернулась от Криса.

– Как только появится возможность, разделимся, – одними губами сказала я Флейте, и она понятливо закивала. – Твоя миссия – найти Тото и остальных.

Вертолет резко накренился в сторону, и я едва не вцепилась в раненую ладонь Криса ногтями.

– Мы дома, – улыбнулся Крис, но его воодушевления я не разделяла.

Пока вертолет садился, мысли в моей голове роились. Эшли. Вот на чем я решила сосредоточиться. Взглянув на Криса, я тихо сказала:

– Ты обещал…

– Я помню, что обещал. Я сдержу свое слово. Ты что, боишься? – Мне показалось, что я вижу в его глазах злорадство. – Да, боишься… Правильно, но неразумно. Безопасность – главное из того, что я могу тебе гарантировать, пока ты рядом со мной. – И эхом он повторил, чтобы я лучше усвоила: – Но только пока ты рядом…

Вертолет приземлился, и лопасти подняли в воздух вихрь снега. Наши сопровождающие выбрались наружу первыми, а я протерла глаза, оглядываясь.

«Аэропорт Теда Стивенса», – гласила табличка небывалых размеров. Он состоял из двух терминалов – Северного и Южного, – и мы метили во второй, самый обжитый, судя по количеству огней в нем. Северный терминал скрывался за гаражами, и сложно было разглядеть, что за черные точки (люди?) там мельтешат. Здание, как и вертолетная площадка, было наряжено: рождественские гирлянды окутали аэропорт, как плющ.

– Рождество… – вторила моим мыслям Флейта. – Какое сегодня число?

– Почти то самое. Двадцатое декабря, – ответил Крис и резво выскочил из вертолета.

Я вышла последней, пропустив всех вперед. Больше всего я жалела о ружье, которое нам велели оставить на ферме. Рюкзаки мне и Флей вынес Крис – мы обе решили, что не испытываем надобности лицезреть окровавленное месиво из рыбака в прихожей.

Втроем мы остановились на площадке за вертолетом. Тогда из снежного бурана и ярких всполохов явилась она – длинная фигура в вычурном зимнем пальто, вышитом норковым мехом.

– Льву невдомек, что его узы с прайдом похожи на цепи, – мелодичный голос, ласкающий слух. – Они тянут и душат, поэтому лев всегда возвращается. И, разумеется, с добычей, пусть охота – не его удел. Природа не только львиная, но и мужская. Я рада видеть тебя, Роуз.

Мягкой и неспешной поступью Сара дошла до площадки, где стояло затишье от неоновых прожекторов и настырной пурги. Рядом с ней шествовал еще один человеческий силуэт: коренастый азиат в капюшоне, прикрывающем миндалевидные оливки глаз.

Сара остановилась и смахнула назад волосы, сливающиеся с мехом ее пальто: черные до синевы вороньего крыла, прямо как у Себастьяна. Их кровное родство бросалось в глаза: Сара была точной копией сына. Прямой узкий нос, тонкие губы и острые скулы, на которых не было румянца даже в такой лютый мороз. В обрамлении ресниц, закрученных вверх фиолетовой тушью, горели два глаза с легкой гетерохромией: один глаз тепло-ореховый, как у Себастьяна, а второй желто-янтарный, точно у одного из тех волков, что пытались отужинать нами накануне.

Необъяснимый магнетизм опьянял рядом с этой манерной высокой женщиной, выделяющейся на фоне остальных болезненной худобой и почти физическим ореолом силы. Тошнотворное наваждение, от которого мне помог отвлечься лишь шепот Криса, неожиданно надрывный, жалкий и… напуганный?