* * *

По дороге на место он проехал мимо трех патрульных машин и каждый раз замирал от страха. К тому времени, как добрался, сердце стучало в груди, словно дятел, долбящий дупло. Нервно оглядываясь, он выбрался из машины. Если его сейчас заметят – всё, конец.

Он так нервничал, так боялся, что не сразу нашел место, – и перепугался еще сильнее, даже заплакал от досады. Что за ирония судьбы: издевался над полицией, не способной обнаружить его жертв, а теперь сам столкнулся с той же бедой! И все же нашел. Вот почти незаметные приметы. Россыпь мелких камешков на песке. Легкая неровность почвы. Тайные знаки, непонятные никому, кроме него.

Ноутбук и одноразовый телефон здесь, рядом, в сумке, присыпанной песком. Он отсоединил от компьютера шнур, ведущий к подземной камере, выключил телефон, бросил и то, и другое в кузов фургона. Тревога немного утихла.

Теперь девушка.

По дороге на место он убедил себя, что она наверняка его видела. Так что нужно избавиться от нее до приезда полиции.

Убийца выхватил из кузова лопату и с силой воткнул в землю. Могила неглубокая, думал он, управлюсь за несколько минут.

Раскапывать могилу целиком и не надо. Все, что нужно, – добраться до «гроба».

Убийца торопливо работал лопатой. Дыра уходила все глубже в землю. Нещадно палило солнце: жара, словно в аду. Он обливался по́том, но продолжал копать – резкими, дергаными движениями, в которые вкладывал весь свой страх и всю ярость.

Лопата ударилась о дерево. Он зачерпнул еще песка и начал расширять дыру, обнажая бледные деревянные доски.

Надежда, что девушка могла уже задохнуться, угасла: едва лопата в первый раз ударилась о ящик, оттуда раздался громкий крик.

Он снова бросился к фургону, оставил лопату в кузове и достал оттуда кувалду, мысленно похвалив себя за то, что на всякий случай всегда возит ее с собой. Морщась от боли в натруженных мышцах, подтащил кувалду к яме.

Голова девушки прямо здесь. Их разделяет только деревянная крышка ящика. Два или три удара по крышке – вот и все, что ему нужно.

Он поднял кувалду и нанес первый удар. Однако бить приходилось под неудобным углом: он чуть не вывихнул плечо, а кувалда лишь скользнула по деревянной крышке, поцарапав поверхность.

Девушка внутри снова отчаянно завопила. Убийца ударил во второй раз – и попал по земле. Черт! Дыра слишком узкая, толком не размахнешься.

Он перехватил кувалду и попробовал другую тактику: бил вертикально, со всей силы.

Бам!

С треском откололась большая щепка. Так-то лучше… Да, вот так, пожалуй, получится!

Бам!

Вмятина в доске. Отлично!

Бам!

Он обливался потом, руки дрожали. Еще несколько минут работы, и…

И тут до него донесся далекий вой сирен.

Он отчаянно заработал кувалдой. Бам, бам, бам!

Но дерево слишком прочное! Будь у него еще хоть десять минут!.. Нет ни одной. Сирены все ближе. Надо бежать.

Громко всхлипнув, он бросился к фургону, прыгнул за руль и захлопнул за собой дверь. Рукоятка кувалды больно уперлась в грудь; постанывая, он пытался отодвинуть кувалду и одновременно завести мотор.

Возвращаться тем же путем нельзя – сирены доносятся с той стороны. Сейчас полиция мчится по этому грязному проселку сюда, к нему. Он нажал на педаль и рванул вперед по бездорожью.

* * *

– Пять-тринадцать, это девять-ноль-два. Слышите меня?

По голосу чувствовалось, что патрульный бежит. Обращался он уже напрямую к Фостеру, минуя диспетчера, позабыв обо всех правилах и протоколах, – да и никто здесь о них не вспоминал. В комнате стояло напряженное молчание. Зои не спускала глаз с Фостера, пока он отвечал в микрофон:

– Это пять-тринадцать, говорите.

– Я здесь с двадцать вторым, – сказал патрульный. «Двадцать вторым» назывался отряд, состоящий из кинолога с собакой, высланный на Норт-Барма-роуд. – Собака что-то учуяла, бежит вперед. И повсюду свежие следы шин.

– Девять-ноль-два, это пять-тринадцать. В какую сторону двигаетесь?

– Пять-тринадцать, это девять-ноль-два. Идем на запад. Я… подождите. – Пауза. – Яма в земле! Здесь кто-то копал!

Зои и Тейтум переглянулись.

– Почему яма не прикрыта? – пробормотала Зои. – Не нравится мне это!

– Девять-ноль-два, подходите осторожно, – сказал в микрофон Фостер. – Подозреваемый может быть рядом.

– Понял, пять-тринадцать. Подходим к яме. Собака тянет прямо туда.

Наступила мертвая тишина. Стихли все переговоры по рации. Другие патрульные, должно быть, тоже замерли и напряженно ждали вестей.

– Пять-тринадцать, это девять-ноль-два. Подошли к яме. В ней определенно зарыто что-то деревянное.

– Девять-ноль-два, это пять-тринадцать. Девушку слышите?

– Ничего не слышим. Копаем.

– Может быть, кончился воздух, – сказал Тейтум.

– Или там все-таки была кислота, – добавила Лайонс.

– Не было, – твердо ответила Зои.

Хотела бы она сама в это верить! Страшно даже подумать, что в ящике они обнаружат изуродованный, изъеденный кислотой труп. Зои пыталась убедить себя, что не ошиблась, – но не могла. Правда в том, что никто не в состоянии точно знать, как мыслит убийца.

– Девять-ноль-два, это пять-тринадцать… – начал Фостер – и замолчал.

Оно и понятно. Что тут скажешь? «Копайте быстрее»? «Что у вас там происходит»?

Оставалось только ждать.

* * *

Болело все. Мир вокруг расплывался и тонул во мраке. Истощенная и измученная, Джулиет была на грани потери сознания. Сверху доносились какие-то звуки, и она знала, что это должно бы ее беспокоить. Что это важно. Однако не могла пошевелиться, не могла издать даже стон.

Мысли ее вернулись во вчерашний день – день рождения. Не следовало отказываться от шоколадного торта со свечкой. Теперь она понимала, какую ошибку совершила. Нежный, тающий во рту шоколад, огонек свечи, друзья, поющие «С днем рождения!», – пусть и всего двое… как это теперь ее порадовало бы! Жаль, что нельзя вернуться назад. Задуть свечу. Сказать Тиффани, как она благодарна ей и Луису, что они все-таки пришли…

Обнять Томми, чмокнуть в курносый нос и услышать его смех…

Что-то заскрежетало по дереву у нее над головой.

А в следующий миг ее ослепил яркий, невероятно яркий свет. Джулиет зажмурилась и попыталась отвернуться. И какое-то прекрасное, немыслимо сладостное ощущение… Ветерок! Господи, свежий воздух! Она вдохнула как можно глубже, чувствуя что-то… что-то столь огромное, что даже не могла это назвать и осознать.

– Эй, ты как? Пошевелиться можешь? О господи!..