Ответ прост. Это видно по сноскам. Широкорад пользовался рассказами польского историка К. Валишевского, который писал о Смуте ещё на исходе XIX века. Это было время возрождения амбиций польской элиты, стремившейся возродить Речь Посполитую и унизить Россию. Сам Валишевский не давал ни одной сноски на исторические источники, потому, как не владел ими. Ибо их не существовало в действительности. Все рассказы основаны на помыслах и вожделениях польской шляхты, утверждавшей в своё время, что поляки оказали неоценимую помощь Расстриге-Иваницкому. И потому он де обещал сделать баснословные подарки польскому королю и его подданным.

Но если говорить о той помощи, то не столь тенденциозный в этом вопросе отечественный историк С. М. Соловьёв писал, что «Мнишек собрал для будущего зятя 1600 человек всякого сброда в польских владениях». Не отрицает этого и сам А. Широкорад. Но ведь войско Расстриги уже на Юго-Востоке России в начале 1605 года насчитывало более пятнадцати тысяч человек. Да и значительная часть польской шляхты уже оставила лагерь Расстриги во главе с Мнишком 4 января того же года. Следовательно, войско Расстриги имело совершенно иной этнический и социальный состав. Но об этом ниже.

Во-вторых, вернёмся к вопросу о договорах. Откуда Расстрига мог знать о царских «бриллиантах и столовом серебре»? Он их никогда не видел, а если и видел, то был слишком мал, чтобы запомнить, что они из себя представляли?

В-третьих, даже если представить, что Иваницкий-Расстрига и Отрепьев – одно лицо, то ни тот, ни другой порознь или в одном лице, были хорошо знакомы с традициями, моралью и менталитетом великорусского общества того времени, и никогда бы не пошли на заключение такого договора. Передать в вотчинную собственность Новгородскую, Псковскую, Смоленскую и Северскую земли подданным польской короны и, тем более, польскому королю!? Объявление подобного акта и реализация его вызвали бы повсеместное восстание и хаос. Это было бы подобно смерти для тех, кто рискнул осуществить такое. Даже такой авантюрист, каким был в те годы Григорий Отрепьев, не стал бы рисковать столь явно. Но таковы были чаяния и устремления польской элиты и шляхты, выраженные их историком К. Валишевским.

И в-четвёртых, 12 июня 1604 года Расстрига не мог находиться в Самборе, ибо в это время он уже должен был подвизаться в Запорожской Сечи и готовиться к походу на Москву.

Пятое возражение касается сказок о том, что «он, Дмитрий соединился уже с римской церковью и будет всеми силами стараться привести и народ свой к этому соединению». Историки знают, что между папой Климентом VIII и Расстригой велась переписка. Это удостоверенный факт. Но содержание писем Расстриги, кроме их автора и составителей было известно только самому папе и его секретарю Рангони. Содержание писем не предавалось огласке, и они не были опубликованы. Они хранились в архиве Ватикана и, вероятно, в XVIII веке были благополучно похищены и утрачены, скорее всего, навсегда[69]. Здесь, наверное, прослеживается рука тайных служб Санкт-Петербурга. Но, так или иначе, рассказы о переходе Расстриги в латинство, о том, что в письмах к папе он писал «о заблуждениях греков», признавал «непорочность догматов латинской церкви», целовал ноги папе как «ноги самого Христа», называл его «верховным пастырем и отцом всего христианства», скорее всего, – след неосуществившихся замыслов и вожделений опять же польского латинского духовенства.

* * *

Уже во второй половине 1603 и в начале 1604 года между Адамом Вишневецким и Иеремеем Могилой шла оживлённая переписка. Могила беспокоился о состоянии православия в Литве после Брестской унии, и спрашивал, как обстоят дела у Иваницкого. Вишневецкий отвечал, что всячески удерживает Расстригу от увлечения латинством, но не будет против, если часть литовской и польской шляхты выступит на его стороне в случае похода на Москву. Вишневецкому постоянно писал и патриарх Александрийский Лукарис. Патриарх требовал вмешательства в дела Расстриги. И Могила и Лукарис настоятельно советовали князю Адаму найти причину и оторвать Расстригу от католиков.

И тут до Вишневецкого дошли подробные известия о восстании Хлопка и его разгроме. Один из бежавших от наказания холопов, пересёк рубеж, добрался до Брагина и рассказал об этом князю. Вишневецкий срочно написал Иваницкому в Гощу. Так он и сообщил Расстриге о восстании холопов в России. Князь настоятельно уговаривал его безотлагательно ехать в Сечь, и готовиться к походу. Вишневецкий уверял, что необходимо действовать по горячим следам, ибо восстание до конца не подавлено и на юге России народ недоволен Годуновым.

Ещё поздней осенью 1603 года в Запорожской Сечи началось формирование войска, которое стало готовиться к походу на Москву. Видимо заранее к этому делу уже приложил руку князь Адам Вишневецкий. Герасим Евангелик уже в начале 1604 года писал в Раздоры донским казакам о том, что в Сечи объявлялся законный наследник царского престола Димитрий Иоаннович, что он прибегает к их поддержке и просит прийти к нему всех охочих казаков и прочий люд, для совместного выступления на Москву. Донцы скоро ответили письмом, обещая прислать в помощь свой хорошо вооружённый отряд.

И действительно упускать такое положение дел было нельзя. Расстрига и его окружение собрались на совет и решили ехать к запорожцам. С ними вместе отправились и дети боярские – братья Хрипуновы. В окружении шестерых своих сподвижников Расстрига двинулся в дальний путь. В самом начале июня 1604 года запорожцы и атаман Евангелик встретили их с распростёртыми объятиями.

* * *

В Сечи Отрепьев всё чаще занимался делами военных сборов, замещая Иваницкого или оказывая ему посильную помощь. На частых пирушках, устраиваемых для вновь прибывающих гостей и соратников, Григорий выступал от лица и по поручению Иваницкого. И порой это заканчивалось тем, что многие, не разобравшись в обстоятельствах дела, начинали обращаться к Отрепьеву, как самому Иваницкому. Этому же способствовала и внешняя схожесть. На этих встречах и пирах Отрепьев позволял себе вволю угощаться хмельным, так что зачастую его сильно пьяного под руки доставляли в курень и, сняв только сапоги, укладывали почивать, как есть. На следующий день Григорий, требуя от Перо, слить ему на голову ведро холодной воды, болел и просил опохмелиться. Старый казак, исполняя его просьбы и доставая для похмелья вино или брагу, всячески корил Отрепьева, что тот де терял человеческий облик и позорил своего господина. Отрепьев похмелялся, приходил в себя, клялся в том, что более не превысит в питии меру дозволенного. А дозволенными по благословению отца Мисаила были только три небольших чаши вина. Но через день – другой ситуация вновь повторялась. В весёлой и лихой казачьей кумпании, Отрепьев