терял счёт чашам, и каждая последняя всё оставалась третьей. Среди куренных атаманов и простых казаков он скоро прослыл «звоим хлопцем» и верным царским слугою.

Что же касается Иваницкого, то молодой человек всячески сторонился подобных ристаний. Расстрига не бранил Отрепьева, но был ему несказанно благодарен за его труды. Он предпочитал проводить время в серьёзных, деловых разговорах с казачьей старшиной, в душеспасительных и богословских беседах с Мисаилом и Варлаамом. Неустанно, порой до седьмого пота и изнеможения продолжал он упражняться в боевых искусствах с саблей или пикой. С ним в этом ученье завсегдатаями были казак Перо и братья Хрипуновы – Александр и Иван, метко пускавшие стрелы из лука, хорошо владевшие саблей и шестопером в конном бою. Было заметно, что Иваницкий частенько уединяется и, выбрав место на берегу Днепра, с тоской смотрит куда-то в степь – на Запад. Повадин понимал, что причиной его тоски и мечтаний является любимая женщина, оставленная им далеко – за сотни вёрст от Запорожской Сечи – там, где заходит солнце.

* * *

А тем временем в Москве…

Еще в декабре 1603 года в Москву прибыли «долгожданные» греческие посольства, которые остановились на Рязанском подворье. Следующий 1604 год ознаменовался прибытием в Москву ещё целого ряда греческих посольств от трёх патриархов – Рафаила Царьградского, Софрония Иерусалимского, Кирилла (Лукариса) Александрийского. Они добрались до Москвы разными путями. Посольства Александрийское и Иерусалимское приехали со стороны Чернигова, Цареградское же прибыло из Волыни. Посольства эти имели не только церковный характер, но и привезли Московскому правительству письма от Римского кесаря (императора) Рудольфа и государя Молдавского Иеремея Могилы. Все эти «пришельцы греческие», одни за другими и с долгими задержками на рубеже, после долгих переговоров с Черниговскими воеводами – князем Татевым и князем Шаховским подвергались проволочкам и допросам. Им было выказано унизительное недоверие и явная подозрительность со стороны правительства Годунова. В Москве все они разместились на подворье Рязанского архиепископа Игнатия, бывшего ранее епископом Ериссо Святой Горы Афонской и доверенным лицом покойного Мелетия Пигаса. Игнатий вёл постоянную переписку со старцами Святой Горы и был посвящён во все тайны и перипетии политической ситуации на Балканах, в России, Литве, Польше, Валахии, Молдавии, Бессарабии.

Такой чрезвычайный наплыв греческого духовенства и монашества в Москве в первой половине 1604 года был весьма знаменателен. Представители Православных Церквей Востока прекрасно знали о готовящихся событиях. Им было доподлинно известно о военных приготовлениях в Запорожской Сечи и появлении там нового, законного претендента на Московский стол, о переговорах с рокошанами в Гоще, в том числе и о широких переговорах на Западе с участием французского короля Генриха IV (переговоров, касающихся освобождения Цареграда от османов). Царь Борис и его окружение прекрасно понимали и чувствовали, что этот наплыв греческого духовенства и посольств Православных Церквей явно был на руку их противникам, как в Москве, так и за рубежами России. Он также высвечивал и проблему недовольства и тайного неприятия греческим духовенством Московской Патриархии и её действий.

* * *

В Москву пришёл июнь 1604 года и наступило то самое лето, которое перевернуло историю, прервало поступательный ход жизни России на несколько столетий вперёд… Задуманный и начавший осуществляться, в 1591 году многосложный замысел, связанный с прямым участием части правящей элиты России и Великого княжества Литовско-Русского, с участием виднейших иерархов Вселенских Православных Церквей, иерархов и старцев Северных Русских земель и монастырей, подходил к развязке!!!

Наиболее яркой фигурой среди представителей православных посольств Востока в Москве являлся митрополит Дионисий Палеологус, подключённый к решению важнейшего вопроса самим патриархом Кириллом Лукарисом и одновременно уважаемый в кругах московского духовенства. По свидетельству С. Д. Шереметева в XIX веке в архиве Министерства иностранных дел сохранился фрагмент дела митрополита Дионисия Палеологуса, в котором отражён ход переговоров между Московским правительством и послом Александрийского патриарха.

На основе материалов дела известно, что по окончанию торжественного приёма при особенно пышной встрече, устроенной Годуновым, митрополит Дионисий сказал царю Борису: «Что де цезарь прислал его, богомольца царского, говорить о великих делах, тайных государевых и просил, чтобы велено было кому-либо из ближних бояр его выслушать». Государь пригласил митрополита сесть по левую сторону, выше окольничих и дьяк Афанасий Власьев отвечал ему от имени государя, что грамоту цесарскую выслушает он другим временем и велит переговорить с ним о тайном деле ближним своим боярам. С этими словами митрополит был отпущен из палаты царской. Как видно, приём ему был оказан особый, почётный, как послу кесареву, и потому, что он сам происходил из рода царского, и был уже однажды в России по важному делу, связанному с избранием Русского Патриарха.

Июня 26 дня позвал государь Борис Феодорович Дионисия Палеологуса быть на казённом дворе у князя Фёдора Ивановича Мстиславского со товарищами. На Благовещенской паперти в Кремле встретили его бояре и приняли благословение. Тут он сел с ними, и князь Мстиславский расспрашивал его от имени царя о тех тайных великих делах, которые хотел объявить он государю. Вместе с Мстиславским назначены были для выслушивания слова митрополичьего ещё князь Дмитрий Иванович Шуйский, да бояре: Степан Васильевич и Семён Никитич Годуновы и посольский дьяк Афанасий Власьев.

И митрополит Дионисий молвил: «Как был я у цесарского величества, и цесарь со мною отпустил грамоту к Великому Государю, брату своему, Царю и Великому князю Борису Феодоровичу всея Руси, и сыну его царевичу Феодору Борисовичу, отпуская же меня, приказывал говорить об их государских тайных делах тайно. Первый Рудольф цесарь, утвердился и заклялся сам, а потом и меня к вере и клятве привёл, что мне о тех великих, тайных делах, мимо его Царского величества, никому не объявлять (курсив Д. А.,), и я вам ныне, Великого государя ближние бояре, не объявлю, потому что учинилось с клятвою. А если тем его Царское величество будет недоволен, и о тех делах меня, богомольца своего, по какому-нибудь случаю, выслушать не захочет, а велит меня выслушать вам, своим боярам ближней думы, и яз про те дела, по его царскому велению извещу и объявлю».

Бояре пошли сказать о том царю Борису Феодоровичу, и государь послал к митрополиту посольского дьяка Афанасия Власьева с таким словом, что о том помыслит и ведомо ему учинит иным временем, и с тем отпустили митрополита на подворье.

Июля 1 дня приказал государь быть митрополиту у себя в палатах. Принят был Дионисий с обычной честью. Государь был в то время у Благовещения у обедни и явил Дионисия Палеологуса государю окольничий Михаил Салтыков…

На этом месте,