– А ты выздоравливай. – Борис тут же понял, что онсказал что-то не то, и добавил: – Вернее, лечись – жить в любом случае надо. Испасибо тебе огромное.

– За что?

– За то, что после того, как ты связалась с этим альфонсом,у нас не было с тобой ни одного контакта. Знаешь, у меня ведь даже любовницытеперь нет. Вокруг столько заразы, а мне пожить хочется. Жена забеременела.Несмотря на возраст, решила мне еще наследника подарить.

– Поздравляю, – со слезами на глазах произнесла я и,развернувшись, пошла в другую сторону.

В этот же день меня остановила милиция для проверкидокументов, и я попала в отделение. Оказывается, я находилась в розыске заубийство Игната. Против меня свидетельствовала его домработница, ОльгаПетровна. На суде она плакала, называла меня убийцей, а я пыталась доказать,что всего лишь исполнила просьбу Игната и избавила его от мучений. Но никто нестал меня слушать, и вот уже почти год я нахожусь в тюрьме, в одиночной камере.Тюрьма окончательно подорвала мое здоровье. Этот год я уже не живу, ясуществую. Меня поддерживает только моя подруга по тюрьме Нинка, которая сидитв соседней одиночной камере за то, что расправилась с теми, кто виноват в том,что вся ее жизнь покатилась под откос. Иногда Нинка громко поет колыбельные,потому что дома у нее осталась маленькая дочка, у которой тоже недавнообнаружили ВИЧ. Одиночная камера обострила мое зрение и слух. Для кого-тотюремный день – это еще один шаг к свободе. Для меня тюремный день – это шаг ксмерти. А еще у меня появилось совершенно непонятное желание – мстить этомумиру. Мне стало больно осознавать, что есть те, которые не болеют, и я никак немогла понять: почему они так враждебно относятся к тем, кто болен? За что насненавидят? Ведь эта болезнь – дело случая, и ни у кого нет гарантии, что чашасия минует его самого.

В последнее время мы с Нинкой часто подолгу пели по вечерами приучили к этому пению женщин из других камер. Таким образом мы выплескивалисвою душевную боль, разочарования, обиду и одиночество. Поющая женская тюрьмазаинтересовала городских жителей, и они стали специально подъезжать по вечерамк ее стенам для того, чтобы послушать наше красивое пение.

Вертухаи стали бороться с нашим пением чудовищным способом:они заливали килограмм хлорки половиной ведра воды и в тот момент, когда онатолько начинала шипеть, открывали двери камер и брызгали этой отравой на полили на стены. Удушливые пары заполняли камеру, каждый вдох давался с огромнымтрудом. Я сразу начинала задыхаться и искать, где бы мне хлебнуть воздуха. Намс Нинкой было легче, потому что мы сидели в одиночных камерах. Мы сразу бежалик решке (так на тюремном жаргоне называют окно) и жадно заглатывали свежийвоздух. Тем, кто сидел в переполненных общих камерах, было намного тяжелее.Решка была постоянно занята другими задыхающимися заключенными. Совсем недавноэтажом ниже умерла женщина от сильного приступа астмы, ей просто не хватиломеста у решки, и она задохнулась. Причем среди вертухаев не было ни одногомужчины, и мне было тяжело понять, как одни женщины могут издеваться наддругими женщинами. После того как умерла эта несчастная, тюрьма перестала петьв надежде, что ее прекратят травить хлоркой. Изумленные горожане, собравшиесяпослушать наше пение, растерянно пожимали плечами и разъезжались по своимдомам. Но вертухаи вошли в азарт и не переставали травить нас. В хлорку онистали добавлять еще немного извести, для того чтобы она сильнее шипела ивыделяла побольше ядовитых паров. Один раз хлорка попала мне на лицо и обожглаего. Я пыталась пожаловаться начальству, но мне только смеялись в глаза иговорили, что подобными мероприятиями нас просто воспитывают.

К побегу из тюрьмы я готовилась очень долго. Мне повезло, ия заверяю вас с полной ответственностью, что если карты лягут как надо, то изтюрьмы можно сбежать. Мои карты легли как надо. Сидя в своей одиночной камере,я очень часто изучала, глядя в решку, противоположное, правое крыло тюрьмы. Оноотлично просматривалось. На самом верху правого крыла не было решек – это былаглухая стена, по ее периметру проходила колючая проволока. Я сразу поняла, чтоэто дворики. Те самые дворики, по которым гуляют арестанты. Под ними можно былоразглядеть дерево, окруженное зарослями кустарника. Хорошо изучив местность, японяла, что дерево и кустарник находятся на уровне четвертого дворика. В этомдворике меняли колючку – старая просто пришла в негодность от времени. Отдворика до земли было приблизительно десять метров.

Сидящая в соседней камере Нинка всегда твердила мне, что изтюрьмы сбежать невозможно. Она довольно часто рассказывала о том, как выглядиттюрьма за границей. Нет, вы только не подумайте, что она там была. Просто ееподлец-муж любил смотреть фильмы, повествующие о жизни в тюрьме, и, какправило, все эти фильмы были импортного производства. Нинке ничего неоставалось делать, как смотреть их вместе с мужем. Так вот, с Нинкиных слов, виностранных тюрьмах есть тренажерные залы, бассейны, заключенных хорошо кормят.В других странах сидящие в тюрьме люди ограничены только в свободе, и они нетеряют здоровья, потому что там созданы все условия для того, чтобы егоподдерживать. В нашей же тюрьме – наоборот. Отбывание наказания в российскойтюрьме – это не только ограничение свободы, но и нанесение огромного вредаздоровью. Даже совершенно здоровые люди, попадающие в наши тюрьмы, становятсятам инвалидами, теряют зубы, печень, почки, сердце, только вот инвалидность имникто не дает. Что говорить о нас, о тех, кто попал в тюрьму с ВИЧ. За решеткойбыстро развивается СПИД, и человек сгнивает заживо. Я знала, что мы с Нинкойуже больны, что я скоро сдохну, но у любого умирающего человека есть последнеев жизни желание. Моим желанием было желание умереть на свободе. Странно, ноНинка хотела того же самого, а еще перед смертью она мечтала подержать на рукахсвою доченьку. Когда я сказала Нинке о том, что исполню ее желание, оназабилась в истерике и, обидевшись, упрекнула меня в том, что я смеюсь над еечувствами.

Вот уже несколько дней в моей камере был припрятан одинзапрещенный предмет – это булавка. Конечно, на свободе булавка не имеет такоговесомого значения, как в тюрьме. Эту булавку мне передали «дорогой» из другойкамеры. «Дороги» – это веревки, сплетенные из ниток от распущенных свитеров.Без «дорог» в тюрьме никак нельзя – это единственная связь с внешним миром.Иногда в камерах бывает очень холодно, но замерзающие женщины все равнораспускают свои свитера, потому что связь с внешним миром в тюрьме ценитсянамного больше, чем собственное здоровье. Так вот, одна заключенная, уходившаяна этап, передала мне эту булавку. Она знала, что на этапе всегда сильный шмони там по-любому булавку найдут. Получив по «дороге» булавку, я сильнообрадовалась и спрятала ее как можно надежнее.