Вечером он пошёл провожать её до самого дома, чего раньше никогда не делал. Ольга, успокоенная, умиротворенная, шла рядом, ни о чём особо не задумываясь, просто слушала его лёгкий трёп, вдыхала свежий вечерний воздух и улыбалась чуть-чуть, одними уголками губ.

Возле подъезда они остановились.

— Ну пока, Стасик.

— Когда увидимся?

— Не знаю, звони.

— Может, в следующую субботу?

— Может. Ты позвони.

Она хотела легонько чмокнуть его на прощание, но он сгрёб её в охапку, и они застыли в долгом поцелуе. Только краешком глаза Ольга заметила, как какая-то смутная фигура поднялась с дальней скамейки и растворилась в темноте. Впрочем, она тут же об этом забыла.

На обеде Викуля познакомилась с двумя немцами: Фридрихом, тут же переименованным ею в Федьку, и Томасом. Были они высоки, голенасты, постоянно улыбались, демонстрируя ненатурально белые зубы, и без конца повторяли: «Фройлен Вика, фройлен Ольха». Общались они с Викой на жуткой всеязыковой смеси слов, так как немецкий Вика знала плохо, а с английским у них было не лучше. Впрочем, Ольгу это вполне устраивало, так как английский она вообще знала в школьном объёме, то есть не знала совсем. Но через некоторое время она с удивлением отметила, что начала понимать собеседников и сама научилась худо-бедно излагать свои мысли. Весело болтая, они перебрались в бар, где немцы угостили их кофе. Ольга, слабо понимая, о чём шла речь, только улыбалась поочерёдно то одному, то другому, получая ответные улыбки. «Ну, Викуля, ну даёт!» — восхищалась она подругой, пока та оживлённо тарахтела, так же радостно улыбающимся ей и кивающим в ответ немцам. «Слушай, они нас в ночной клуб приглашают, — бросила Вика Ольге между делом, — пойдём?» Ольга радостно закивала, не рискуя отвечать вслух. Но через пару минут Викуля вдруг как-то поскучнела, стала отвечать менее восторженно, в основном «ja» да «nain» и, в конце концов, вежливо улыбнувшись, поднялась из-за столика, прихватив Ольгу за руку и шепнув той сквозь зубы: «Скажи дядям auf Wiedersehen!». Ничего не понимающая Ольга послушно попрощалась и потянулась за подругой.

— Что случилось? Они что-то неприличное предложили? А?

— Если бы! — Вика подняла руки к небу, словно взывая к нему в мольбе. — Если бы!

— А что же тогда? Ну в клуб-то мы могли бы с ними сходить.

— Ага, могли бы! Эти козлы меня заранее предупредили, что у них принято, когда каждый платит сам за себя. Иначе, мол, это унижает женщину. Что они не хотели бы ставить нас в неловкое положение. Придурки! Жадные, скупые козлы! А потом вообще заявили, что у них что-то вроде свадебного путешествия.

— А жёны их где?

— Да они и есть муж и жена.

— ???????

— Ну ты тупая! «Голубые» они! Гомики!

Ольга несколько секунд поражённо смотрела на Вику, а потом, словно переломившись пополам, сложилась в приступе безудержного хохота.

— Ох, не могу! Ох, держите меня! — заходилась она. — Ну сняли мальчиков! Ну познакомились! Ох, не могу!

Вика, сначала недоумённо и даже обиженно смотревшая на Ольгу, заразившись её хохотом, тоже начала смеяться.

— Знаешь, Вик, — Ольга отсмеялась и успокоилась. — Ну их к чёрту! Всего два дня осталось! Давай отдохнём спокойно!

— Да ну, что это за отдых! — заканючила Вика, но, взглянув на подругу, вдруг неожиданно легко согласилась: — Ладно, давай! Больше никаких мужиков! Только, если Олег твой вернётся.

— Ох, и язва ты! Ладно, если вернётся, посмотрим. Если вернётся.

Олег сидел в Дахабе, в баре отеля под открытым небом и смотрел местную развлекательную программу для туристов. Исполнялся танец живота.

Тягучая мелодия, странным образом сочетающая в себе вязкую лень неги и зажигательный ритм страсти, поплыла из динамиков. Женщины, сидящие за столиками, почувствовали в ней нечто, проникающее в их самую глубинную суть, отвечающее скрытым потребностям души и задвигали кто плечиком, кто бёдрами, кто руками, интуитивно улавливая нужные движения. Чувствовалось, что им хочется, покоряясь этой мелодии, отодвинуть бокалы, наполненные коктейлями, сбросить лишние, казавшиеся до этого такими элегантными европейские одежды, и выскочить на середину площадки. И там, в перекрестье жадных взглядов мужчин и завистливых взглядов женщин, раскрыться в танце. Только они не знали, как это сделать. Привычные танцевальные движения были явно неуместны, чужды этой музыке, а иных они не знали.

Как вдруг в центр, на свободное от столиков пространство, выбежала, легко семеня босыми ногами, танцовщица. Выскочила и замерла на несколько мгновений изящной, отливающей бронзой загара статуэткой, вскинув в ожидании руки и выгнув тело, улавливая нужный для вступления такт.

Была она явно не восточного происхождения: длинные светлые волосы, круглое лицо с чуть курносым носиком, говорило скорее о славянских корнях. Ей было лет двадцать. На ней был лишь светло-коричневый купальник, создававший иллюзию обнажённости, да повязанный на бёдрах невесомый кисейный платок — парео, он чуть позванивал нашитыми по краям цепочками монет.

И вот, улучив мгновение, девушка притопнула босой ножкой, обвитой по щиколотке тонкой золотой цепочкой, вильнула по-змеиному своим, кажущимся невозможно гибким телом, и, не затанцевала, нет, а просто зажила танцем.

В движениях её сочетались яростный жар палящего солнца, истома южной ночи, гибкая пластика хищника, шелестящее скольжение змеи и страстный вызов женщины. Женщины, такой слабой и изящной, такой беззащитной и такой опасной, так жаждущей любви и так безжалостно её лишенной, женщины, чьим оружием в этом жестоком мире мужчин является лишь собственная красота, собственное тело.

Бёдра её резко и уверенно двигались из стороны в сторону, торопящийся, но не поспевающий за ними парео делал их, казалось, ещё выпуклее, выразительнее. Плоский твёрдый живот вдруг приобрёл зовущую мягкость, задрожал, будто в истоме, заколыхался вдогонку за движениями бёдер, в такт позвякиванию монет. Руки то взлетали вверх, подчёркивая выразительность небольшой тугой груди, то страстно, словно лаская себя, пробегали ладошками по бокам, талии, бёдрам.

Танцовщица не исполняла заученный, отработанный танец, она жила этой музыкой, этими движениями, и не было, казалось, им ни начала, ни конца, были они будто сама жизнь, непрерывны и вечны. Но вдруг последний яростный аккорд, словно взмах восточной сабли, словно удар судьбы или кара богов, единым махом оборвал жизнь танца…

Девушка застыла на мгновение, будто сраженная невидимым ударом, а потом изогнулась, запрокинулась назад, расплёскивая волну своих волос, как бы умирая вместе с музыкой.

Посетители бара взорвались шквалом аплодисментов.

«Куда до этого Европе или Америке с их стриптизом! — думал Олег. — В одном движении рук этой девушки эротики больше, чем в десятке раздевшихся догола девиц. Как точно восточный танец выражает женскую сущность! Каждый раз, как смотрю — восхищаюсь. И вот эта концовка, прямо «Memento mori» — «Помни о смерти». Когда же я танец живота в первый раз увидел? Ах да, тогда, с Серёгой».