– Смотри-ка, тут пишут про Аллена Дюрана! Помнишь, кто это?

– Аллен Дюран? – повторила мама с сомнением в голосе.

– Ну да. Он теперь важный человек в Холстейне[42]. Женился на девице из Вестов.

– А что о нем пишут?

– Что-то в связи с Ассоциацией консерваторов. Держу пари – он рассчитывает, что его выдвинут. Точно, вот увидишь.

Она сидела в старой качалке, скинув башмаки, и посмеивалась. Мама сидела рядом, прислонившись спиной к деревянному столбу, на котором держалась крыша веранды. Они резали стручковую фасоль, чтобы закрутить в банки на зиму.

– Я вспоминаю, как мы его лимонадом напоили, – сказала тетя Доди и, повернувшись ко мне, пояснила: – Он тогда был совсем молоденький, приезжал на заработки, проводил у нас на ферме пару недель. Обычный парень, французский канадец.

– Ничего в нем французского не было, кроме фамилии, – сказала мама. – Он и говорить-то по-французски не умел.

– Теперь его не узнать. Он и религию сменил – в нашу церковь ходит, Святого Иоанна.

– Он всегда был неглуп.

– Да уж, это точно. Неглуп-то неглуп, но с лимонадом мы тогда над ним здорово подшутили. Вообрази себе, – тут тетя обратилась ко мне, – разгар лета, жарища несусветная. Нам-то ничего, мы с твоей мамой самую жару могли в доме пересидеть. А вот Аллену приходилось тяжко: он на сеновале вкалывал. Мой папаша возил сено с поля, а растрясать и ворошить должен был Аллен. По-моему, и Джеймса тогда звали помочь.

– Джеймс работал на погрузке, подавал сено снизу, – уточнила мама. – А твой отец нагружал подводу, утрамбовывал и отвозил.

– Вот я и говорю – Аллена определили на сеновал. Ты представить себе не можешь, что там творится в такое пекло. Просто ад кромешный. Вот мы с твоей мамой и решили отнести ему лимонаду. Нет, погоди, я что-то забегаю вперед. Сперва надо сказать про комбинезон. В середине дня мужчины делали перерыв, и вот, когда все уже садились за стол обедать, подходит ко мне Аллен, протягивает свой рабочий комбинезон и просит его подлатать – что-то там порвалось или по шву разъехалось. Так или иначе, ему с утра до самого обеда пришлось работать в старых брюках от костюма и в рубашке, он чуть не помер. Ну, рубашку-то он, наверно, во время работы мог скинуть. Ясное дело, в комбинезоне способней, все-таки воздух хоть чуть холодит. Видно, парню уже совсем стало невмоготу, если он решился меня попросить, он вообще-то был страшно застенчивый. Это сколько же ему тогда было?

– Семнадцать, – сказала мама.

– А нам с тобой по восемнадцать. Да, точно, ты на другой год уехала учиться. Короче, я взяла его балахон и стала зашивать, там была какая-то ерунда, на пару минут работы. Сижу я за швейной машинкой, там же на кухне, в углу, а ты обед подаешь. И тут меня осенило. Помнишь, я тебя окликнула, попросила подойти подержать мне материю ровно. А на самом деле я хотела тебе показать, что придумала. Только смеяться вслух было нельзя, мы даже переглянуться боялись – помнишь?

– Помню, помню.

– Потому что я надумала… зашить ему ширинку! Наглухо! Ну вот, все отобедали, снова взялись за работу, и тут нам пришла в голову идея насчет лимонада. Приготовили мы целых два ведра. Одно отнесли мужчинам на покос – поставили под дерево и крикнули им, чтобы пили, – а со вторым поднялись на сеновал и вручили Аллену. На этот лимонад мы извели все лимоны, какие были в доме, и еще уксуса добавили для крепости. Но даже если вышло слишком кисло, он бы все равно не заметил, до того ему хотелось пить. В жизни не видела человека, у которого была бы такая зверская жажда. Он зачерпывал ковшик за ковшиком, выпивал одним глотком, а под конец поднял ведро, запрокинул голову и допил все до дна, до последней капельки. А мы обе стояли и смотрели. И как мы только удержались, ничем себя не выдали?

– Ума не приложу, – откликнулась мама.

– Так вот, забрали мы пустое ведро, отнесли домой, выждали пару минут, а потом тихонько прокрались и спрятались в сарае рядом с сеновалом. Там тоже было пекло, не знаю, как мы не задохнулись. Короче говоря, уселись мы на мешки с комбикормом, вплотную к стене, нашли себе каждая по щелочке между досок или по дырке от сучка и давай смотреть во все глаза. Мы знали, что по малой нужде мужчины ходят в один и тот же угол амбара. Там к стене был приколочен желоб для дождя, вот они им и пользовались – это если работали наверху. А когда работали внизу, в коровнике, то скорее всего писали прямо в канаву для навоза. И вот проходит несколько минут – смотрим, Аллен направляется в тот самый угол. Бросил вилы и прямиком шагает в ту сторону, а рукой держится за причинное место. С нас обеих пот лил ручьем – и жара, и смех душит, а смеяться-то нельзя. Такие две заразы бессердечные! Аллен поначалу не особо спешил, но потом его, видать, совсем приперло, невтерпеж стало. Он засуетился, стал тянуть, дергать туда-сюда, никак не возьмет в толк, чтó там заело. Но я сработала на совесть, застрочила все крепко-накрепко. Кстати, как ты думаешь, когда до него наконец дошло?

– Думаю, быстро. Он ведь был не дурак.

– Да уж, ума ему было не занимать. Сообразил, что к чему, понял, чьи это проделки: не зря его девчонки лимонадом поили! Только одного не мог предположить: что мы спрячемся в сарае и будем оттуда шпионить за ним. Иначе он бы, наверно, не посмел.

– Точно бы не посмел, – решительно подтвердила мама.

– А впрочем… кто его знает? Может, он просто до ручки дошел, когда уже на все плевать. Короче, рванул он на себе этот несчастный комбинезон, содрал его к чертовой бабушке – и такую струю пустил! А нам открылась вся картина.

– Неправда! Он к нам спиной стоял!

– Нетушки. Не спиной, а вполоборота. И все его хозяйство оказалось на виду. Целиком и полностью. Все как на ладони.

– Что-то я не помню…

– А я так очень даже помню. Такое не скоро забудешь.

– Доди! – укоризненно сказала мама, хотя, честно говоря, с предупреждением она безнадежно опоздала. (У нее было еще одно любимое присловье: «Я не выношу непристойностей».)

– Да уж помолчала бы! Что ж ты сидела, как приклеенная? Тебя силком было не оттащить от стенки!

Мама переводила взгляд с тети Доди на меня и обратно, и на лице у нее появилось непривычное выражение беспомощности. Она изо всех сил старалась подавить смех, но было видно: еще чуть-чуть – она не выдержит и расхохочется.

Начало болезни мало заметно; могут пройти годы, прежде чем пациент или его близкие обратят внимание на признаки недомогания. Болезнь выражается в постепенном повышении мышечного тонуса (естественного напряжения), сопровождающемся дрожанием головы и конечностей. Наблюдаются также тик, подергивание, мышечные спазмы и другие неконтролируемые симптомы. Слюноотделение увеличивается, нередко отмечается слюнотечение из углов рта. Научное название болезни – paralysis agitans; более известна как болезнь Паркинсона, или дрожательный паралич. Типичным для болезни является дрожание, начинающееся с пальцев рук и переходящее на всю руку, затем на ногу с той же стороны, позднее на другую руку и ногу. Лицо теряет обычную подвижность, мимика ослабевает или исчезает полностью, лицо становится маскообразным. Болезнь поражает по преимуществу людей пожилого возраста, от шестидесяти лет и старше. Случаи полного выздоровления неизвестны. Лечение симптоматическое, проводится с целью устранить или уменьшить дрожание и чрезмерное слюноотделение. Однако стойкого эффекта лекарственная терапия не дает. («Энциклопедия медицины и здоровья Фишбейна».)