каждый раз отец находил ошибки – недостающие слова, отсутствие запятых, а кавычки в диалоге между Томом и тетей Полли вообще сбивали его с толку. Спустя много лет Талер понял, что дело было не в недостатке усилий – вероятно, он страдал легкой дислексией. Однако окружающие решили, что он либо разгильдяй, либо лентяй. Либо и то и другое.

Тогда и он сам начал воспринимать себя таким же образом. Экономика в то время не была идеальным местом для людей, которые ненавидели скуку и плохо справлялись с деталями. Талер пошел в аспирантуру, потому что, глядя на отца, решил, что бизнес-карьера невероятно скучна. А экономику выбрал, потому что «она казалась чем-то практическим».

Только потом он обнаружил, что его научная сфера чрезвычайно требовательна как к точности, так и к математическим способностям. До такой степени, что шутить в журнальных статьях могли позволить себе лишь парни с лучшими математическими мозгами. Талера не тянуло ни к своей теме, ни к коллегам-аспирантам. «Я был далеко не так хорош в математике, – вспоминает он. – В чем же я был хорош? В поисках того, что мне интересно».

Диссертацию он посвятил вопросу, почему уровень детской смертности в США в два раза выше среди черного населения, чем среди белого. Очевидные показатели – образование и доход родителей, родился ли ребенок в больнице и так далее – не в полной мере отвечали на вопрос. «Я попытался и не смог решить головоломку. Я мог бы сделать свою работу более интересной, если бы у меня было больше уверенности в себе». В результате академический мир его отторг, и Талер устроился в консалтинговую фирму.

Едва он вышел на новый жизненный путь, как фирма закрыла офис. В возрасте двадцати семи, сломленный и безработный, с женой и двумя маленькими детьми, Талер умолил главу Высшей школы менеджмента при Рочестерском университете дать ему работу. Тот предложил временную, на один год, группу студентов для обучения анализу рентабельности. Вернувшись в академический мир, Талер начал писать другую диссертацию. Он нашел интересный вопрос – сколько стоит человеческая жизнь? – и нашел интересный подход. Талер сопоставлял зарплаты людей рискованных профессий – шахтера, лесоруба, мойщика окон небоскребов – с продолжительностью их жизни.

Выяснилось, что американцы готовы поменять ожидаемое сокращение своей жизни на деньги. Если бы удалось вычислить, за какую сумму люди согласятся на 1 %-ный шанс быть убитыми на работе, можно было бы, в теории, понять, сколько надо заплатить им и за 100 %-ный. (И Талер подсчитал: примерно полтора миллиона в долларах 2016 года.) Позднее он усомнился в своих методах: «Неужели мы действительно думаем, что люди принимают такие решения рационально?» Однако «старшие товарищи», более успешные экономисты, с радостью согласились с тем, что, скажем, американские шахтеры сделали какой-то внутренний расчет стоимости своей жизни и оплачиваются соответственно.

Статья обеспечила Талера полноценной работой, хотя и вне штата, в Высшей школе менеджмента. Но пытаясь вычислить ценность человеческой жизни, он почувствовал себя не в ладу с экономической теорией. Талер раздал анкеты участникам эксперимента с гипотетическим вопросом: если бы они подверглись воздействию вируса и знали, что есть один шанс на тысячу заражения смертельной болезнью, сколько бы они заплатили за лекарство? Понимая, что вопрос можно сформулировать не единственным способом, он также спросил: за какую сумму вы согласитесь подвергнуться заражению той же болезнью?

Экономическая теория гласила, что эти два числа должны быть одинаковы. Сколько вы готовы заплатить, чтобы избавиться от одного тысячного шанса смертельно заболеть, столько же вы должны быть готовы заплатить и за то, чтобы согласиться подвергнуться одному тысячному шансу заразиться. Однако люди, чья жизнь, пусть только гипотетически, оказалась на кону, воспринимали ситуацию совсем иначе. «Ответы, которые давали люди, отличались на порядки, – говорит Талер. – Они были готовы заплатить десять тысяч за лечение, но требовали миллион за заражение».

Теперь Талеру стало действительно интересно. Он рассказал о находках своему научному руководителю. «Хватит тратить время на анкетирование, займись реальной экономикой», – ответил тот.

Вместо этого Талер начал составлять список иррациональных вещей, которые делают люди, несмотря на заявления экономистов, что они их не делают в силу своей рациональности. В начале списка оказалась готовность платить в 100 раз больше, чтобы избежать одного на тысячу шанса заражения неизлечимой болезнью, чем за лекарство от той же болезни.

Талер, привыкший в себе сомневаться, заметил, что и другие не чувствуют себя так уж уверенно. А еще он заметил, что когда его коллеги-экономисты перед ужином налегали на кешью, то потом ели без аппетита. Более того, они испытали облегчение, когда он убрал орехи подальше. «Идея о том, что можно сделать лучше, сузив выбор… эта идея была чужда экономике», – говорит он. Позднее, когда ему с друзьями подарили билеты на баскетбольный матч в Буффало и они обсуждали, стоит ли ехать туда из-за разыгравшейся пурги, его друг сказал: «Если бы мы заплатили за эти билеты, мы бы поехали».

Экономист увидел бы в билетах невозвратные затраты. «Я сказал – да ладно, вы что не знаете о невозвратных затратах?» – вспоминает Талер. Его друг-программист понятия не имел о таких вещах, и, когда Талер объяснил концепцию, он посмотрел на него и сказал: «О, это просто какая-то куча дерьма».

Список Талера быстро рос. Много пунктов из него отправятся в мусорную корзину, потому что, в конце концов, они относились к «эффекту владения». Этот эффект являл собой психологическую идею с экономическими последствиями. Люди придавали странную дополнительную ценность всему тому, чем они, по тем или иным причинам, владели просто по самому факту владения. К тому же они на удивление неохотно расставались со своей собственностью, даже если того требовала экономическая целесообразность. Впрочем, сперва Талер не думал об этом в научных категориях. «В то время я просто собирал список присущих людям глупостей».

Почему люди оттягивают продажу своих летних домиков, если не пользуются ими, а предложи им его сейчас – так и вовсе бы не купили? Почему команды национальной футбольной лиги отказываются продавать свои места на драфте, хотя очевидно, что зачастую они могли бы получить взамен больше, чем стоят игроки? Почему инвесторы так неохотно расстаются с акциями, которые упали в цене, даже признавая, что никогда не купили бы эти акции по их текущим рыночным ценам?

Люди совершали бесконечное количество поступков, которые трудно было объяснить экономической теорией. Отношение Талера к собственной научной сфере не так уж сильно отличалось от его отношения к «Монополии» в детстве: это было скучно и необязательно правильно. Экономика предполагала изучение одного из аспектов человеческой деятельности, но она перестала обращать внимание на человеческую природу. «Размышлять о