Время для десанта было упущено, и Петр, распорядившись об увеличении галерного флота, способного без датчан высадить войска на побережье Швеции, отправляется в Голландию искать дипломатических путей выхода из войны. В Амстердам он вызывает выдающихся сотрудников дипломатического ведомства: Толстого, Шафирова, Остермана и других.

Петр и на этот раз, как и в первый свой приезд в Голландию, решил остаться инкогнито. Извещая своего посла в Амстердаме Бориса Ивановича Куракина о намерении прибыть в Голландию, царь предупредил его, что если об этом «уведают Штаты, то проси, чтобы без всякой церемонии мой туды приезд был». Сохранить свое имя втайне Петру не удалось и теперь. Более того, царь однажды стал жертвой своего инкогнито.

Как-то он вместе с несколькими спутниками остановился переночевать в захудалом трактире. Ужин состоял из десятка яиц, сыра, масла и двух бутылок вина. Когда у хозяина спросили, сколько надо платить за ночлег и ужин, тот ответил: 100 червоных! Гофмаршал доложил царю о непомерно высокой цене за незначительные услуги. Петр пошел объясняться с трактирщиком.

– За что ты требуешь столь великую сумму? – спросил он по-голландски.

– Сто червонцев, великая сумма! Я бы заплатил тысячу червоных, если бы я был русским царем.

Прижимистому в личных тратах царю все же пришлось уплатить просимую сумму.

В Голландии Петра влекли те места, где ему довелось побывать без малого двадцать лет назад. Как и в первый приезд, он интересовался верфями, кораблями, мануфактурами. Он охотно посещал живописцев, накупил множество картин, которыми впоследствии украсил покои своей супруги.

Не удержался он и от осмотра спальни и крохотной комнаты, где жил во время работы на верфи.

– Добро пожаловать, мастер Питер! – услышал царь.

– Откуда ты меня знаешь?

– Я жена мастера Поля, и вы часто обедали в нашем доме.

Петр обнял вдову того самого Поля, у которого он в 1697 году обучался кораблестроению и который выдал ему аттестат.

Современник, описавший эту сцену, наблюдал поведение царя в Голландии в первый его приезд. Петр сохранил тот же интерес к прогулкам в море, ту же ловкость и любознательность. Он перелез через хлев, чтобы осмотреть крахмальный завод, отведал кислую воду, в которой мочат пшеницу для изготовления крахмала, и съел кусочек готового продукта. Сохранил он и простоту обращения с плотниками. «Будем говорить как плотники», – сказал Петр своим собеседникам, заметив, что те с трудом подбирали изысканные слова.

Очевидец заметил одно отличие в поведении Петра, по сравнению с первым приездом: он стал менее стеснительным, не закрывал лицо руками при виде толпы: «люди могли смотреть на него, сколько желали». Но от очевидца укрылось главное, что отличало Петра 1716 года от Петра 1697 года. Теперь он на все смотрел иными глазами. Новичок в военно-морском деле стал вице-адмиралом, выдающимся флотоводцем. Робкий ученик-кораблестроитель стал превосходным конструктором и корабельным мастером. То, что некогда удивляло Петра, было в диковинку, стало для него обыденным: Россия уже имела и своих кораблестроителей, и своих морских офицеров, и могучий флот, и мануфактуры, и учебные заведения.

В Амстердаме дипломаты Петра установили контакты с представителями версальского двора. Оказалось, что Франция, пытаясь спасти свою союзницу Швецию от неминуемой катастрофы, готова была взять на себя роль посредницы в ее переговорах с Россией. Петр принимает решение ехать в Париж.

Если австрийский двор тех времен отличался исключительной чопорностью и педантичностью в соблюдении дипломатического этикета, то Париж славился необычайной роскошью двора и пышностью встречи коронованных гостей. В Париже тщательно готовились к приезду Петра и его свиты. Французский двор принял меры, чтобы угодить царю и его спутникам. Власти позаботились о том, чтобы путешественники были обеспечены экипажами и приличным столом, чтобы администрация городов, через которые должен был проезжать Петр и его спутники, оказывала ему соответствующие почести и подчеркивала чувства дружбы, испытываемые Францией к московскому царю. Придворному, сопровождавшему гостей из далекой России, предписывалось даже собрать сведения о привычках и вкусах царя и немедленно удовлетворять их. Сохранилось донесение с описанием внешности Петра и его привычек. Вот как он выглядел в 45 лет: «Царь очень велик ростом, несколько сутуловат и имеет привычку держать голову немного вниз. Он смугл, и в выражении лица его есть что-то суровое». Встает он рано, обедает около десяти часов, ужинает около семи и удаляется в свои комнаты раньше девяти. Перед обедом употребляет водку, пиво и вино – после полудня, за ужином ест мало, а иногда и не ужинает. Любит соусы с пряностями, пеклеванный и даже черствый хлеб, с удовольствием ест горошек, съедает много апельсинов, груш и яблок. О старании угодить вкусам царя свидетельствует изготовление специально для него черного хлеба, который он, как выяснилось, очень любил. В Париже он носил простое суконное платье, широкий пояс, к которому была прикреплена сабля, парик без пудры и рубашку без манжет.

Дюнкирхен был первым городом Франции, в который он прибыл 27 апреля 1717 года. Здесь он осмотрел старый порт, форты, магазины и шлюзы. На пути в Кале царь, увидев множество ветряных мельниц, сказал сидевшему рядом с ним в карете Ягужинскому: «То-то бы для Дон-Кишотов было здесь работы!»

Дальнейшее путешествие Петра по Франции показало, что далеко не все вкусы и привычки русского царя были учтены французским двором, и Петр многократно ставил в затруднение лиц, которым поручались заботы о его комфорте. В одних случаях он проявлял безразличие к этому комфорту, в других – давала о себе знать стеснительность. В Кале он отказался ехать в карете и попросил, чтобы ему, как и другим лицам, была предоставлена двуколка. С трудом были разысканы двуколки, но царю они не понравились, и он из Булони отправился в экипаже собственной конструкции: на каретные дроги он распорядился поставить кузов своей двуколки. Ему пытались объяснить, что он рискует быть опрокинутым, так как крестьянские лошади не привыкли к таким экипажам. Доводы, нисколько не подействовали на царя, и он пожелал, чтобы приказание была выполнено незамедлительно.

В Амьене епископ три дня хлопотал, чтобы принять у себя царя. Но заботы епископа о торжественном обеде, фейерверке, иллюминации и концерте оказались напрасными. Петр торопливо проехал по городу, не желая ни останавливаться, ни видать кого бы то ни было. Торопливость царя объясняли тем, что он много слышал о любопытстве жителей Амьена и поэтому не пожелал показываться толпе.

В Бове тоже прилагали немало усилий к пышной встрече Петра. «Я солдат и когда найду хлеб да воду, то я буду доволен», – ответил царь, когда ему сообщили о приготовленном обеде в Бове.

Перед въездом в Париж Петр наконец сел в королевскую карету, но решительно отказался жить в отведенных для него роскошных апартаментах Лувра. Он зашел в приготовленное для него помещение, бегло осмотрел его убранство, взглянул на стол, сервированный 800 большими и малыми блюдами, отломил ломтик бисквита, отведал немного вина и потребовал себе более скромную резиденцию. Просьба была удовлетворена, но отель Ледигьер, по мнению царя, тоже оказался слишком роскошным. Выход из положения нашел сам Петр: он вытащил из фургона свою походную постель и устроился на ночлег не в спальне, а в гардеробной.