– Он держал вас там, держал в подвале и насиловал?

– Да, – шепотом отвечает Вики.

– Страшно представить, через что вы прошли.

Ее губы подрагивают; она кивает.

Я переворачиваю страницу в своих записях.

– Расскажете про еду и воду?

– В смысле, про еду и воду? – удивленно переспрашивает Вики.

– Простите, я понимаю, что вам трудно, однако стороне обвинения придется объяснять подобные вещи присяжным.

– Хорошо, я поняла. Он оставлял бутылки с водой и еду в консервных банках. Стариковская еда: персики, противное рагу… Он дал пластиковую ложку. Руки у меня были связаны спереди в районе запястий, но есть получалось.

– И писать. – Я улыбаюсь ей. – Вы молодец. Мало у кого хватило бы самообладания, чтобы делать записи.

Она поднимает подбородок.

– Я хотела, чтобы все узнали о случившемся. Писала с мыслью, что если я умру, люди будут знать, что он натворил.

– Не только с вами, но и с другой девушкой.

– Он хвалился, что закопал ее в саду, а я не верила. Думала, хочет просто напугать меня. Заставить делать все, что он пожелает.

– Он не рассказывал, как убил ее? И когда это случилось?

У Вики округляются глаза.

– Точно не помню, но к тому времени я уже долго находилась в подвале.

– А всего вы пробыли там почти три года?

– Я не знала, сколько лет прошло, пока не выбралась. – Вики издает что-то вроде всхлипывания.

– И он держал вас там, даже когда вы забеременели?

Она кивает.

– Наверняка он выпустил вас, как только начались схватки?

Вики опускает голову. Затем поднимает на меня глаза, полные слез.

Раздается стук в дверь, к нам заглядывает один из детективов-констеблей. Я подхожу к нему.

– Извините, что отвлекаю, босс. Вас зовут, – тихо говорит он и с многозначительным взглядом добавляет: – В соседний кабинет.

Обернувшись, я вижу, что Вики прильнула к Уилкоксу и беззвучно плачет.

– Мне очень жаль, Вики. Я не хотел вас расстраивать. Пожалуй, для первого раза достаточно?

– Да, на сегодня хватит, – отвечает за нее Уилкокс.

– Тогда завтра часиков в десять, хорошо?

Кивнув, управляющий помогает ей встать.

Я смотрю, как они идут по коридору и проходят через распашные двери. В какой-то момент Уилкокс легонько касается плеча Вики.

* * *

Когда я захожу в кабинет, Гау отматывает съемку интервью.

– Вот оно, – говорит он, не глядя на меня. – Где вы спросили про еду и воду. Перед ответом она опускает глаза, потом смотрит направо. Если верить постулатам нейролингвистического программирования – а я, кстати, им верю, – то это главный признак лжи. К тому же, когда вы задали ей этот вопрос, она его повторила. С другими вопросами такого не было. Тут она пыталась оттянуть время. – Гау подается вперед и показывает. – И поднесла руку ко рту, когда начала отвечать. Смотрите.

– То есть она говорила неправду?

– Точно не «всю правду и ничего, кроме правды». – Он откидывается на спинку и смотрит в мою сторону. – Похоже, я не ошибался насчет сговора – думаю, она пришла к какой-то договоренности с Харпером. Согласилась из отчаяния, а теперь стыдится. Стыд нынче – чувство старомодное; современный мир уверяет нас, что мы не должны стесняться своих поступков или мыслей. И все же стыд проявляется через психику – в ненависти к самому себе, в раскаянии, отвращении. Эти эмоции обладают невероятной мощью, особенно когда субъект отрицает случившееся. Не знаю, что она такого сделала, но девушка явно не хочет в этом сознаться – ни вам, ни самой себе, судя по увиденному.

Закончив, Гау начинает протирать очки. Такой вот у него «сигнал», хотя мне все не хватает храбрости сказать ему об этом.

– Но это ведь не значит, что вся ее история – выдумка?

Эксперт снова надевает очки.

– Конечно нет. Однако в том доме определенно случилось нечто такое, о чем мы пока не знаем.

– И как нам узнать правду? Харпера не спросишь, он по-прежнему утверждает – когда в голове у него проясняется достаточно, чтобы говорить, – что вообще ничего о ней не знал.

Гау видит, как я раздражен. Глянув на часы, он встает.

– Вы же детектив, Фаули. Уверен, вы справитесь.

Тренькает телефон. Это сообщение от Бакстера.

Я на Фрэмптон-роуд. Кажется, Сомер что-то нашла.

Перед уходом Гау замирает в дверях:

– Думаю, стоит еще раз покопаться в дневнике. Не могу указать, что именно, но что-то в нем явно не так.

* * *

У дома на Фрэмптон-роуд стоит констебль в форме, изнутри доносятся звуки. Сверху. В ванной на первом лестничном пролете вскрыты половицы, старинный линолеум скатан в угол. В хозяйской спальне снят ковер. Тонкий запах люминола начинаешь замечать, только когда часто с ним сталкиваешься.

Все на верхнем этаже: Бакстер, криминалист Нина Мукерджи, Эрика Сомер и еще один полицейский в форме, имя которого я забыл.

– Что у нас тут?

Бакстер показывает рукой на Эрику, как бы говоря: «Это все она придумала. Если что, я не виноват».

– Сюда, сэр. – Сомер зовет меня в комнату. Судя по низкому окошку в крыше и маленькому чугунному камину, когда-то здесь находилась спальня прислуги. – Вы подумаете, что это безумная идея, опять мои учительские замашки… – извиняющимся тоном продолжает она.

– Нет-нет, продолжайте. У нас кончились версии. Вся надежда на безумные идеи.

Она слегка краснеет, и ей это идет.

– Ладно, предположим, что Ханна действительно погибла в этом доме…

– Так и было. Я уверен.

– Однако криминалисты ничего не нашли. А такого быть не может.

– Не может, точно.

– Вот именно. Улики должны быть здесь, – уже настойчиво говорит Сомер. – Просто мы их не нашли.

– Как не устает повторять Чаллоу, они проверили люминолом все полы…

– А что, если нам нужно смотреть не на полы?

– О чем это вы?

Эрика оборачивается и показывает наверх:

– Смотрите.

Тусклое коричневое пятно, более темное по краям и, что интересно, в форме сердца. Конечно, от сырости и старости весь потолок покрылся пятнами, но это совсем другое. Оно глубже. Крупнее.

– Сухое, я проверила. Знаю, прозвучит бредово – как это она могла умереть там, наверху? – но в сериале «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» была такая сцена…