Опперпут часто вспоминал о том времени, встречах с Савинковым:

«В той буре, которую мы переживали, людей вроде меня бросало, как щепку. Я все испытал, после того как четверо суток блевал на поганом греческом пароходишке по пути из Севастополя в Стамбул. Испытал и турецкий клоповник — каракол, — и румынскую тюрягу. В конце концов в Берлине меня подобрал Савинков, я оказался для него подходящим субъектом. Жил с ним месяц в Берлине, в отеле «Адлон». Роскошная жизнь. При нем секретарь, жена секретаря для интимных услуг. Каждый вечер — дансинг, шампанское, марафет, если угодно. А утром — штаб: полковники, ротмистры, бандиты со светским замашками и французским языком и эти долгогривые эсеры… все цвета радуги — от монархистов до эсеров-максималистов. А вечером опять шампанское и дамы… Марка летит вниз, а Борису Викторовичу хоть бы что, у него фунты стерлингов. А потом для меня кончилось вот чем: грязная изба в Полесье, спишь на полу с бандитами, палец на курке маузера; ползешь по грязи через границу, ждешь пулю в лоб, не то пограничники прикончат, не то бандиты, чтобы поживиться…

Если повезет, заберешься в трущобу под Минском… Холод, грязь, кровь… В конце концов вышло так: все хорошо, пришел на явку, все знаки на месте, милости просим, стучишь, тебе открывают — и ты испекся. Везут в Москву, там допрос, пойман с оружием, был в банде, савинковец, расстрел обеспечен… Сидишь во «внутренней» и представляешь себе: в этот самый час в Париже Борис Викторович с донной Пепитой сидят себе в «Табарэне», попивают «Кордон руж», а вместо меня другой дурак ползет на брюхе по грязи через границу. И для чего? Чтобы поджечь хату сельсовета или подстрелить секретаря комячейки. А крестьяне обложат его и выловят в лесу, как волка…».

Гомельская губчека довольно быстро узнала о распространении в городе контрреволюционных листовок, а также о подозрительных действиях некоторых военспецов. Было решено произвести обыски у командира запасного батальона Щербы, уездного военрука Максимова и военврача Моисеева. Поначалу обыскали комнату Максимова. Ничего компрометирующего не обнаружили. Чекистам впору было извиняться за причиненное беспокойство и уходить пустыми руками. На всякий случай уполномоченный Гомельской губчека Владимир Павлович Алексеев решил осмотреть нетопленую печь. Ему показалось странным, что на улице холодно, а печь не топится, хотя дров на дворе достаточно. Алексеев разгреб старую золу в печи и… обнаружил жестяную банку. В ней была запрятана иностранная валюта. На простой вопрос: «Откуда?» — Максимов ничего вразумительного ответить не мог.

У военврача Моисеева чекисты нашли целое хранилище савинковской литературы, а у комбата Щербы — в щели между досками уборной — печать «Народного союза защиты родины и свободы».

Дальше цепочка потянулась к военному коменданту города, бывшему офицеру Чибирю, военспецу Корсунскому, а от них к явочной квартире в Минске. В числе других заговорщиков здесь был арестован и Опперпут.

Об этом стало широко известно. Так, газета «Известия» 24 июля 1921 года по этому поводу писала:

«…Всероссийской Чрезвычайной комиссией раскрыта крупная боевая террористическая организация Бориса Савинкова, раскинутая на территории всей Западной и Северо-Западной областей и имевшая ячейки на территории РСФСР. Центр раскрытой организации — Западный областной комитет так называемого "Народного союза защиты родины и свободы" во главе с представителем "Всероссийского комитета" по Западной области находился в городе Гомеле».

Операцию «Трест» Артузов выстраивал по кирпичику. Нужно было учесть все мелочи, следовало застраховаться от взаимных ошибок, неудач, потерь. Для участия в этой операции важно было подобрать лица, на которые можно было положиться. Артузов думал не один день. Речь шла об очень серьезном: ключевых деятелях будущего «Треста» не из числа сотрудников ВЧК и привлеченных партийцев, работавших в различных советских учреждениях, но совсем других… «Главный руководитель» с согласия Дзержинского и Менжинского им уже был определен — Якушев. Для придания этой организации большой значимости в качестве начальника штаба ее военной части приглашен бывший царский генерал, закончивший в свое время академию Генерального штаба, Николай Михайлович Потапов, добровольно пришедший на службу в Красную армию. Артузову показалось также целесообразным на роль своеобразного адъютанта Якушева подобрать офицера, действительно поварившегося в контрреволюционной среде, знающего правила конспирации, энергичного, способного ввести в заблуждение любого «гостя» из-за кордона. А то, что такие «гости» будут, он не сомневался. Артузов перебирал фамилии десятков людей, вовлеченных в той или иной степени в деятельность контрреволюционных организаций, но еще не погрязших с головой в преступлениях перед народом. Но как проникнуть в глубины души и сердца человека, еще вчера участвовавшего в тайном антисоветском заговоре? Как отличить искренне раскаивающегося от лицемера, спасающего свою жизнь? Наконец, как выделить, по каким критериям отобрать из нескольких возможных кандидатов того одного, кто наилучшим образом справится с новой ролью?

Отпали одна за другой многие фамилии. Круг сужался, пока в нем не осталось одна-единственная кандидатура — Опперпут.

Бывший офицер, он знал монархически настроенную военную среду. К тому же использовать его для другой работы — против савинковцев — было никак нельзя, им было известно о его аресте в Гомеле. Вячеслав Рудольфович Менжинский эту кандидатуру одобрил.

Однако в жизни как? Невозможно все учесть, все предвидеть. Конечно, все следует тщательно проверять. Думать нужно!

Обоснованность выбора, сделанного Артузовым, впоследствии не раз ставилась под сомнение, притом вполне резонно. И все же Артур Христианович об этом никогда не сожалел серьезно, даже тогда, когда Опперпут выкинул свой финальный неожиданный фортель. Было обидно и жалко этого запутавшегося человека, но объективность требовала признать, что свое дело он сделал — помог чекистам ввести в заблуждение зарубежных монархистов.

Теперь мы уже не узнаем, о чем думал Артузов тогда…

Чем руководствовался Артузов, когда обвел в достаточно длинном списке кружочком фамилию Опперпут? Немаловажными аргументами. Во-первых, Опперпут не имел никаких серьезных оснований по-настоящему глубоко ненавидеть советскую власть. По происхождению он был крестьянин, и хотелось надеяться, что проснется же в нем когда-нибудь чувство классовой солидарности. Во-вторых, Опперпут хотя и допустил уже довольно серьезные нарушения законов, но кровавыми цепями к заговорщикам прикован еще не был, всерьез контрреволюционных политических воззрений савинковцев не разделял.

Аргументы «за» позволили Артузову если не отказаться от последних сомнений, то, во всяком случае, пойти на риск с достаточно обоснованной верой в успех. Опперпут обладал достаточным умом, ловкостью, настойчивостью, личной храбростью. Быстро ориентировался в сложной обстановке. Наконец, своими показаниями (как тогда казалось, продиктованными искренним раскаянием и желанием искупить вину) он существенно помог следствию и отрубил тем самым все чалки, связывающие его с савинковцами, с прошлым.

Артузов предложил Опперпуту включиться в борьбу с монархическими антисоветскими организациями, и тот охотно принял это предложение. Опперпута поселили в Москве под видом скромного советского служащего Эдуарда Оттовича Стауница, демобилизованного из Красной армии, и он стал выполнять задания Артузова.