Член Государственной Думы В. В. Шульгин, помещик Волынской губернии, вместе с А. И. Гучковым присутствовал при отречении от престола Николая Второго от престола. Шульгин, убежденный монархист, состоял при штабе Деникина в годы Гражданской войны. Его присутствие при подписании царем отречения от престола ярые монархисты воспринимали как измену их идеалу, и отношение к Шульгину было почти враждебное. Конечно, не стремление укрепить свое положение в белой эмиграции двигало Шульгиным, когда он с помощью Якушева решился поехать в Советскую Россию, не поручение кого-либо узнать на месте, что за подпольная организация «Трест», о которой после провала Рейли вновь возникли темные слухи. Шульгиным руководило чисто человеческое чувство: он стремился в Россию, чтобы узнать, какая судьба постигла его сына, пропавшего без вести в Крыму в 1920 году. Ходили слухи, что сын Шульгина якобы взят в плен буденовцами.

Еще в 1921 году, когда Крым был советским, Шульгин совершил туда опасное путешествие с целью найти сына. Десять человек, среди которых был и Шульгин, отправились из Варны на шхуне и высадились близ Гурзуфа. Из этой экспедиции вернулись только пятеро, и среди них был Шульгин. Сына он не нашел, но в поисках не отчаялся. В 1924 году ему пришла в голову мысль связаться с Якушевым, как руководителем «Треста. Эту мысль подал Климович.

«Можете ли вы помочь мне разыскать сына?» — запросил Шульгин через Климовича, который вел переписку с Якушевым.

Якушев ответил утвердительно.

Тогда Шульгин спросил о возможности приезда в Москву его самого. На это последовал такой ответ: «Гарантировать полную безопасность не могу, но приглашаю вас в Москву».

Шульгин полагал, что спустя почти пять лет отыскать сына здоровым и невредимым едва ли возможно. Если бы он был в живых, то, конечно, дал бы знать отцу о себе. Но та «ясновидящая» убедила Шульгина в том, что сын находится в больнице для душевнобольных. Это было похоже на правду, потому что у сына была дурная наследственность со стороны матери. А в таком состоянии он не мог дать знать о себе.

Когда Якушев сообщил, что Шульгин намерен приехать в Россию, то в ОГПУ к этому отнеслись с интересом. После дела Рейли поездка Шульгина и его благополучное возвращение могли бы доказать силу «Треста» и укрепить его позиции в белой эмиграции. И Дзержинский поручил «Тресту» пригласить Шульгина, помочь в поисках его сына и вместе с тем дать возможность убедиться в существовании МОЦР, не мешать возвращению за границу.

Так решилась поездка Шульгина.

В ночь на 23 декабря 1925 года Шульгин, отрастивший длинную седую бороду и одетый в долгополое пальто, что делало его, по собственным словам, похожим на старого раввина, перешел с помощью людей «Треста» границу. Он побывал в Киеве, с которым были связаны многие годы его жизни и политической деятельности, и в Москве. На подмосковной даче Шульгин встретился с двумя, можно сказать, постоянными представителями Кутепова при «Тресте», известными как супруги Красноштановы. Это были Мария Владиславовна Захарченко-Шульц и ее муж Георгий Николаевич Радкевич. В начале февраля 1926 года Шульгин, так ничего и не узнав о судьбе своего сына, вернулся в Варшаву.

Путешествие Шульгина было умело обставлено в духе «опасности», рискованных «приключений», многозначительных встреч и т. п. Надо отдать должное Шульгину — он проявил себя смелым человеком, поскольку и понятия не имел, что все эти опасности лишь инсценировка.

Вернувшись за кордон, Шульгин заявил:

— Я убедился, что русский народ жив и не собирается умирать… Все, что было обещано «Трестом», выполнено, это хорошо организованный и точно функционирующий механизм.

Книгу, описывающую это путешествие, Шульгин назвал «Три столицы». Она содержит много выпадов против советской власти, но в то же время объективно утверждает, что народ бывшей Российской империи вовсе не погибает в разорении и духовной деградации, не помышляет о реставрации царизма и в подавляющем большинстве полностью поддерживает советскую власть. Со свойственной ему наблюдательностью Шульгин приметил и признаки восстановления страны после разрухи и определенного духовного развития, что привело его к оптимистическому выводу: «Когда я шел туда, у меня не было Родины. Сейчас она у меня есть». Интересно, что от своей оценки Шульгин не отказался и сорок с лишним лет спустя, когда во всех деталях узнал, как и кем было организовано его путешествие.

Написав книгу, Шульгин побеспокоился о том, чтобы ее публикация не повредила «Тресту»: все имена и прочие реалии в ней были закамуфлированы, хотя мощь некой антисоветской организации выступала в рукописи достаточно зримо. Более того, Шульгин даже прислал в СССР «Тресту» свою рукопись на просмотр в сопровождении такого письма: «Отчет может вызвать шум. Не испугаются ли шума давшие согласие и не смогут ли они, ссылаясь на поднявшуюся шумиху, взять согласие обратно? Быть может, придется ознакомить их предварительно с отчетом и, так сказать, спросить, не считают ли они отчет непозволительной, с их точки зрения, сенсацией».

Вот так и получилось, что в марте 1926 года Артузов, явно довольный ходом событий, принес Дзержинскому и Менжинскому полный текст рукописи Шульгина на просмотр. Надо ли говорить, с каким живым интересом Феликс Эдмундович и Вячеслав Рудольфович ознакомились с «Тремя столицами» и сколько веселых минут при этом испытали… С некоторыми замечаниями рукопись была переправлена автору обратно за рубеж, где и издана.

«Три столицы» стали сенсацией. Книга возымела на читателей двойное действие: восстановила в какой-то степени утраченные позиции «Треста» и внесла брожение в эмигрантские круги, поскольку кроме нападок на СССР содержала в достаточном количестве и полезную объективную информацию.

В Париже на улице Дарю, в соборе Александра Невского, в воскресенье, во время утренней литургии, кто-то тронул за локоть Шульгина. Он оглянулся и увидел знакомого ему по Варшаве Артамонова. Тот поманил его, и, когда они вышли на паперть, Артамонов сказал:

— Все пропало, «Трест» пропал. Кутепов просил вас тотчас приехать.

В штабе РОВС на улице Колизе Кутепов сказал Шульгину:

— Дайте мне слово, что будете молчать.

Шульгин дал слово.

— Я получил две телеграммы из Гельсингфорса: одну от Марии Владиславовны, другую от ее нового мужа — Стауница-Опперпута. Немедленно выехал в Гельсингфорс. Видел ее и его. «Трест» оказался мистификацией ГПУ. Якушев — чекист. Финны на всякий случай арестовали Опперпута, он в крепости, пишет подробные разоблачения для печати.

Ошеломленный Шульгин молчал и наконец сказал:

— Значит, моя книга «Три столицы» тоже пропала. Теперь я знаю, кто организовал мою поездку в Россию. И они же советовали мне написать эту книгу.

— Да. Очевидно, это так.

— Нам невыгодно молчать об этой истории, все знают, что вы и я конспирировали с «Трестом». Лучше нам рассказать все самим. Мне выгоднее самому признаться, чем ждать, пока это скажут другие.

— Вы мне дали слово молчать. Я не разрешаю вам писать об этом. Вы понимаете, как мы выглядим во всей этой истории? Хороши мы будем, если узнают, как нас водила за нос Чека.