– Я так и думал, – сказал он.

– Могу ли я оставить ее себе? – с надеждой спросил Мачачек.

Смолак посмотрел через плечо пациента на санитара.

– Боюсь, это недопустимо.

Мачачек вздохнул, бережно взял лупу и осмотрел бусину еще раз.

– Мне говорили, что это может быть изделие из Яблонца, – сказал Смолак, не дождавшись ответа Мачачека.

– Кто вам это сказал?

– Анна Петрашова. Именно она порекомендовала мне обратиться к вам за консультацией.

– Она дала вам хороший совет, – важно кивнул Мачачек, отводя лупу от глаза. Он все еще держал бусину в руке, катая ее между кончиками пальцев. – Прекрасно, что она порекомендовала обратиться ко мне, эта дама не ошиблась. Но ее мнение о происхождении бусины не стоит и выеденного яйца.

– Это не Яблонец?

– Это вообще не богемское стекло. Эта бусина сделана не здесь.

– А где же?

– Могу предположить, что в Сан Таверн Филдс, это мастерская на Катхроуд-лейн.

– Простите, это в Англии?

– В Лондоне. Рэдклифф, район в Ист-Энде. – Мачачек вальяжно откинулся на спинку стула. – Такие бусины производили в огромном количестве, и многие из них гораздо хуже по качеству, чем эта. Видите ли, в то время в Ист-Энде было полно еврейских иммигрантов, в основном из Польши и богемских земель Австро-Венгрии. Многие до эмиграции работали в стекольной промышленности. Как следствие, в трущобах Ист-Энда было открыто множество мелких мастерских, в которых массово производили дешевые копии яблонецкого стекла. То, что вы принесли, не самый плохой образец, но все же он гораздо ниже по качеству, чем реальное богемское стекло.

Смолак подумал, что в деле Джека Потрошителя по крайней мере двое подозреваемых были евреями из Центральной Европы. Один из них, Ян Пизер, носил прозвище Кожаный Фартук.

– А вы не подскажете, сколько лет может быть этой бусине? – спросил Смолак.

Мачачек пожал плечами.

– Трудно сказать. Бусины делали для дешевой бижутерии, ими же вышивали женские платья. Мода прошла, и мастерские закрылись, на их месте теперь большие фабрики, делающие окна. – Он продолжал катать бусину между кончиками пальцев. – Я бы сказал, где-то пятьдесят, максимум сто лет. Викторианская эпоха.

– А место…

– Рэдклифф, – напомнил Мачачек.

– Рэдклифф – это где-то рядом с Уайтчепелом?

– Я разбираюсь в стекле, господин Смолак, а не в географии Британских островов.

После беседы с Коллекционером Стекла Смолак в сопровождении Виктора Косарека отправился в комнату для персонала, где он мог подождать, пока вернется доктор Бартош. В комнате, как и во всем замке, царило давящее спокойствие. Косарек сидел напротив, скрестив длинные ноги, его кофейная чашка балансировала на подлокотнике кожаного кресла. Смолак снова обратил внимание на аристократичность молодого психиатра. Его так и подмывало спросить Виктора, не благородного ли он происхождения.

Но вместо этого детектив в общих чертах обрисовал ему, что произошло с Тобаром Бихари, цыганом, который предпочел выбить себе мозги, а не жить с запечатленными в них воспоминаниями.

Косарек слушал молча, а когда Смолак закончил рассказ, резюмировал:

– Похоже, ваш цыган описывал какую-то темную часть своей личности, а не реального человека, присутствовавшего на месте преступления. Вы были вправе подозревать, что он просто выдумал демоническую фигуру, то, что не мог признать как часть себя. Это логичный вывод.

– На эту мысль меня навел доктор Бартош. Но, видите ли, произошло новое убийство, которое цыган не мог совершить… У нас есть описание подозреваемого. Вы видели портрет? Мы разместили его в газетах.

– Боюсь, что нет, – сказал Виктор.

Смолак достал из кармана пиджака сложенный листок бумаги, развернул и протянул собеседнику.

Косарек почувствовал, как у него учащается пульс. Шляпа, пальто, телосложение – все в точности, как у Филипа. «Этого не может быть! – воскликнул он про себя. – Это просто совпадение». И все же портрет мужчины, которого искала полиция, подтверждал закравшиеся подозрения. Виктор знал, что обязан сообщить об этом Смолаку. Он должен сказать ему, что Филип, его друг, выглядит именно так, и ведет он себя странно, но самое главное – он выражает ненависть к женщинам и восхищается Кожаным Фартуком.

– Это не так уж и много, по-моему, – небрежно сказал он вместо всего этого и передал листок детективу.

– Да, не много, – вздохнул Смолак. – Могу ли я обратиться к вам за советом, когда мы найдем еще какие-либо улики?

– Конечно. Я рад сделать все возможное, чтобы помочь поймать убийцу.

– Я хотел бы узнать, может ли убийца не подозревать, что он убийца? Может ли у него быть раздвоение личности?

– С этим я сталкиваюсь постоянно. Каждый из «шестерки дьявола» возлагает вину за свои действия на некую демоническую фигуру, которую они считают отдельной от себя. По их словам, все эти ужасные вещи они творили по поручению либо по принуждению этой фигуры.

– Значит, Кожаный Фартук может не знать, что он – Кожаный Фартук, если вы понимаете, что я имею в виду? – спросил Смолак.

– Не исключено. Личность редко бывает полностью разделена, но случаи, которые мы наблюдаем здесь, доказывают, что такое действительно происходит. Если Кожаный Фартук – такой случай, это делает вашу работу намного сложнее…

– Доктор Бартош предположил, что к расколу личности обычно ведет какая-то детская травма…

– Он прав. Добавлю, что только одна часть личности несет в себе воспоминания о полученной травме, она же и ответственна за все последующее аберрантное поведение. В вашем случае за убийства.

Виктор остановился на мгновение. «Расскажи ему о Филипе, – кричал голос в его голове. – Скажи, что Филип Староста может быть Кожаным Фартуком…» Нет, нужно время. Нужно обдумать это.

– Послушайте, капитан Смолак, – сказал он после паузы. – Я не хотел позволять доктору Бартошу присутствовать на сеансе наркосинтеза с его братом, но сейчас мне пришла в голову идея, что, возможно, стоит пригласить и вас. Будучи одним из «шестерки дьявола», Доминик Бартош является прекрасным примером человека, который превратил часть своей личности в автономную демоническую фигуру. Абсолютно так же, как, по вашим предположениям, это сделал цыган. Правда, Доминик Бартош понимает, что он совершил, и несет полную ответственность за свои действия.

– Вы думаете, нечто подобное происходит и с Кожаным Фартуком?

– Думаю, да, но с уверенностью не могу утверждать. – «Расскажи ему о Филипе», – не давала покоя мысль. – В сознании каждого из нас есть часть – внутреннее «я», элемент нашего глубинного бессознательного, – которая несет в себе все импульсивное, изменчивое и потенциально агрессивное, – продолжил он. – Эти импульсы внутреннего «я» контролируются нашим эго. И в этом «я», полагаю, есть элемент, который объединяет все наши идеи индивидуального и коллективного зла.