Потеряв всех своих сыновей, мирза Шефи сокрушался, что не может передать по наследству «благородные свои свойства», но продолжал грабежом увеличивать состояние. Шах потворствовал алчности визиря, надеясь воспользоваться его богатствами, женив одного из своих молодцов на дочери первого министра.

Мирза Шефи много и быстро говорил и никогда не вникал в то, о чем говорили другие. А в серьезных разговорах он всегда уклонялся от прямого и определенного ответа.

Ермолов понимал, что работа предстоит долгая и трудная. Готовя членов своего посольства к ней, он наставлял: с Безюргом избегайте объяснений, хвалите Аббаса, будьте ласковы с Абуль-Хасан-ханом, Абдул-Вехабу оказывайте уважение, берегите садр Азам-Шефи из почтения к древности. При этом свои рекомендации Алексей Петрович сопровождал иронией, порой достаточно пошлой.

Дождавшись окончания праздника Байрама, русский чрезвычайный и полномочный посол обратился к первому министру с заявлением, что пора бы и к делам приступить. Только просил непременно уведомить его, кто будет назначен вести переговоры с ним и обязательно с письменным подтверждением полномочий.

Шаху угодно было уполномочить самого мирзу Шефи, верховного министра персидского правительства. Естественно, при таком раскладе письменного подтверждения не требовалось. Выражая согласие с этим назначением, Ермолов писал своему оппоненту:

«Священным именем моего великого государя уверяю вас, что он тверд в намерении сохранить вечную дружбу, не иметь в виду других выгод, кроме общих обоим государствам, и для России не желает свыше того, что Всевышний предоставил последним миром…»

То, что Всевышний предоставил русским, не могло удовлетворить шаха Фетх-Али. И мирза Шефи снова попытался поднять вопрос об уступке Персии некоторых провинций.

— Как я доложу шаху о вашем нежелании уступить нам хотя бы две-три провинции? — сокрушался визирь.

— Не беспокойтесь, — успокаивал его Ермолов, — я выведу вас из этого затруднения, и сам объяснюсь с его величеством.

Садр Азам-Шефи и присутствующие при этом люди принца Аббаса и его отца признались, что настаивали на возвращении занятых русскими земель, ничего не ведая о высочайшем намерении, считая это делом справедливым. Об этом первый сказал мирза Абуль-Хасан-хан, когда вернулся из Петербурга, а потом и другие, выдавая желаемое за действительное.

— Перед приездом сюда, — ответил на это Алексей Петрович, — я осмотрел границу России с Персией, определенную не давним трактатом, и донес императору о невозможности сделать вам даже самой малой уступки, и государь, предоставив мне право говорить от его имени, без сомнения, подтвердит мое мнение.

Мирза Азам-Шефи обещал сообщить об этом шаху, после чего переговоры долгое время не приводили ни к чему определенному.

После столь резкого и определенного заявления тегеранскому двору осталось одно из двух: или не поднимать более вопроса об уступке земель, или прервать переговоры и занять враждебную позицию по отношению к России. Шах Фетх-Али, поддержанный сыном Мамедом, решил сохранить мир и велел сообщить Ермолову, что не намерен предъявлять ему требований, которые выходили бы за рамки его полномочий. Таким образом, соглашение было достигнуто. Осталось закрепить его соответствующим протоколом.

Вроде бы были поставлены все точки над «i». Ан нет. Высокие чиновники попытались смягчить русского посла ценными подарками. Вот что рассказал он в своей «Записке о посольстве в Персию».

Однажды пригласил Ермолова на обед министр внутренних дел Персии. Когда собрались гости, хозяин взял Алексея Петровича под руку, чтобы отвести к столу, а сам в это время натянул ему на палец левой руки «необыкновенной величины перстень».

— Господин министр, — сказал посол, снимая перстень и возвращая его хозяину, — подобных подарков, тем более таким образом предложенных, я принять не могу.

В процессе обеда он сказал через переводчика:

— Ваше превосходительство, не хотите принять перстень, примите неоправленный камень.

Алексей Петрович, «не умея растолковать ему, как можно отказаться от приобретения драгоценного подарка», ушел с обеда. На следующий день министр попытался вручить Ермолову «необычайной цены синий яхонт», а великий визирь — «нитку крупного жемчуга». Но оба не имели успеха.

«Многие обыкновенно стараются приписать всё своим способностям и талантам, — иронизировал Алексей Петрович, — я же признаюсь чистосердечно, что успеху более всего способствовала огромная фигура моя и приятное лицо, которое омрачил я ужасными усами, и очаровательный взгляд мой, и грудь высокая, в которую ударяя производил звук, подобный громовым ударам».

16 августа Алексей Петрович получил официальное уведомление, что его величество считает вопрос о провинциях, отошедших к России по Гюлистанскому мирному договору, решённым, поскольку «приязнь государя императора Александра I шах предпочитает пользе, происходящей от приобретения земель». фетх-Али повторил это Ермолову при первом же свидании с ним и, обращаясь к зятю, стоявшему рядом, пошутил:

— Посмотри на посла, видишь, как ему совестно, что не исполнил моей просьбы, не уступил мне хотя бы Карабаха, когда я готов сделать всё, что угодно, для его государя.

Все рассмеялись. Продолжая беседу, Фетх-Али спросил Ермолова уже серьёзно:

— Скажи, не хитря, ты передашь наш разговор императору?

— Непременно, — ответил Алексей Петрович, — и подчеркну, что его величество шах персидский говорил мне о том самым благосклоннейшим образом, что в глазах его не было ни малейшего негодования. Напротив, прочел я в них намерение всегда быть истинным другом русскому государю.

Ответ посла очень понравился шаху, и он завел речь о своей власти, которую считал несравненно выше власти других монархов, уподобляя себя тени Аллаха на земле.

— Приятна тень от человека, под скипетром которого благоденствует несколько миллионов человек, считающих дни его правления благотворными, — сказал Ермолов шаху и, не сдержавшись, спросил:

— Скажите, ваше величество, а какова была тень вашего дядюшки хана Мухаммеда из рода Каджаров, например, для нахичеванцев или грузин? Было ли его правление столь же благотворным для них, как и ваше для персов?

Шах понял намёк посла на зверства дядюшки Мухаммеда, но неудовольствия не обнаружил, а может быть, умело скрыл его за хитрой усмешкой в седую бороду.

27 августа 1817 года шах устроил прощальную аудиенцию. Алексей Петрович, довольный итогами многомесячной работы, благодарил повелителя Ирана за проявленное им внимание не только к нему лично, но и ко всем членам посольства. Заканчивая свою речь, он сказал:

— С первого шага по земле персидской пронес я в душе моей почтение к знаменитым делам и славе вашего величества, и сие чувство почерпнул я в истинной дружбе и уважении, которые великий государь мой сохраняет к особе вашей.

Ныне, имея возможность познать лично высокую добродетель вашего величества, возвращаюсь я в Отечество исполненный удивления. И благополучно утвержденный мир, и милостивый благосклонный прием, которого удостоились россияне, будут новым поводом дружбы и большей привязанности великого государя их к великому обладателю Персии.