Когда Fairport Convention в первый раз посетили Лос-Анджелес, предметом их желания было записаться в студии Gold Star, где Фил Спектор возводил свою знаменитую «стену звука». А&М, фирма, занимавшаяся делами группы в Америке, сняла ее для нас на один день, и мы записали пару треков. Для регулировки уровней вместо ползунков в продюсерской все еще использовались потенциометры, управляемые вращением бакелитовых ручек Акустика была изумительной; звуки буквально «выскакивали» из колонок и с ленты. Когда мы вернулись обратно в Лондон с нашими начерно сведенными вариантами, мы слушали их с благоговением; яркость записи была поразительной. Но работа над треками, записанными в Gold Star, так и не была завершена, а саму студию вскоре снесли, чтобы освободить место под торговый центр.

В то время музыканты были одержимы «звучанием». Барабанщики часто спрашивали Джона, слышал ли он последнюю запись такого-то и что он думает о звучании ударных. Когда мы записывали Liege and Lief, Дэйв Мэттакс хотел, чтобы звук его малого барабана был таким же, как у Левона Хелма из группы The Band на альбоме Big Pink. Обычно барабанщики стараются, чтобы звук их малого барабана был максимально резким и слабая доля «выпрыгивала» из сведенной фонограммы. Но Левон пошел другим путем, создав звук, напоминавший удары парой бархатных тапочек по дорогостоящей картонной коробке. Джон нетерпеливо объяснил, что нельзя просто создать звук, надо на самом деле так сыграть. «Пластинки получают тот звук, которого заслуживают» — таков был его девиз.

Джон мог выводить людей из себя, но музыканты Witchseason не хотели работать ни с кем другим. Имея дело с Джоном вы знали, что, когда наступит время сводить окончательную фонограмму, вас не будут поджидать неприятные сюрпризы. Я свято верю в принцип «плохие новости сначала», а у Джона все новости всегда были плохими.

Когда компания Warner Brothers попросила меня спродюсировать альбом Джеффа и Марии Малдаур после того, как Jim Kweskin Jug Band распались, мы с Джоном устроились в бостонской студии, где помощником звукоинженера был честолюбивый комедийный актер Мартин Малл Альбом Pottery Pie получил несколько благожелательных отзывов в прессе, разошелся весьма скромным тиражом и вошел в историю, став источником той версии песни «Brazil», которая повторяется на всем протяжении фильма Терри Гиллиама[193]. В то время, когда она записывалась, гитаристу Эймосу Гарретту нужно было лететь домой, и момент его отъезда из студии вырисовывался все яснее и яснее. Чем большее Эймос старался, тем хуже у него выходило. В конце концов он сдался и поймал такси. Джон собрал один куплет из удачных кусочков разных дублей, свел его в стерео и снова скопировал на многодорожечную ленту четыре раза для четырех куплетов. Потом мы добавили вокальные партии и остальные наложения. Я допускаю, что это была примитивная форма семплинга, но при отсутствии сегодняшних компьютеров это скорее была задача, решение которой потребовало от нас максимума изобретательности.

Занимаясь сведением другого трека, мы обнаружили на полу перед восьмидорожечным магнитофоном хлопья магнитной ленты Атрех. Пленка осыпалась! Утерянным оказался большой фрагмент дорожки с записью вокала, и мы не могли попросить Джеффа спеть его заново, поскольку все остальные дорожки были заполнены. Джон записал вокал для испорченного куплета заново, на другую ленту в моно-режиме, а потом стал синхронизировать запись с мастером, слушая фонограмму через наушники. Он увеличивал скорость движения ленты своим пальцем или замедлял ее ладонью, и таким образом я получал возможность вставить пропавшее слово точно в нужное место фонограммы. В конце рубашка Джона и панель управления магнитофоном были в крови, но сведенная фонограмма звучала безупречно.

Когда в 1969-м и 1970-м интенсивность записей с моим участием достигла пика, я пропадал в Sound Techniques неделями. По утрам я приходил в офис на пару часов, а потом направлялся в студию, где мы с Джоном оставались до полуночи. И совершенно естественно, что, когда в начале семидесятых я уехал из Лондона в Калифорнию, именно он стал после меня продюсером многих артистов Witchseason. Но мы с Джоном работали как пара «хороший полицейский — плохой полицейский», а теперь у музыкантов остался только «плохой». Когда другие продюсеры нанимали его в качестве инженера, они были шокированы тем, как он на них огрызался. В семидесятых Джон спродюсировал несколько замечательных пластинок, включая ранние альбомы Squeeze, но в конце концов перебрался в Шотландию и открыл гостиницу. Понимающие музыканты, да и я сам, периодически вытаскивали его из этой отставки.

Артистом, взаимоотношения которого с Джоном никогда не вызывали вопросов, был Ник. Он обожал Джона, а жена Джона души не чаяла в Нике. Когда он начинал неважно выглядеть, они приглашали его в Гринвич, чтобы угостить какой-нибудь домашней едой. Джон мог чувствовать момент, когда Ника стесняло что-то из того, что я предлагал, и начинал ругаться со мной от его лица, за что Ник был чрезвычайно признателен. В начале 1971-го, когда я уже перебрался в Калифорнию, он спродюсировал альбом Pink Moon именно так — просто и без всяких украшательств, как хотел Ник.

За те пять лет, что я провел в Лондоне, записывая пластинки, в технологии произошел большой скачок. От четырех дорожек, с которых я начинал, мы пришли к восьми, затем к шестнадцати, и каждое такое увеличение удваивало ширину магнитной ленты. Но прямо перед тем, как я уехал в Калифорнию, наступило начало упадка: какой-то умник сообразил, как впихнуть двадцать четыре дорожки на пятисантиметровую (двухдюймовую) ленту, на которой до этого их было шестнадцать. Уменьшение ширины дорожки значительно ухудшило качество звука. Лишь немногие из молодых инженеров сегодня осознают, как здорово звучит запись, сделанная на пятисантиметровой (двухдюймовой) шестнадцатидорожечной ленте.

Самый лучший звук получается, конечно, при записи непосредственно в стерео, без всяких сведений и наложений — и без «цифры».

Слушатели могут не отдавать себе отчета в том, почему им что-то нравится, но я готов поспорить, что отклик на альбом «исполненной» музыки, записанной должным образом, будет гораздо лучшим, чем на ту же самую музыку, записанную в соответствии с современной модой на высокие технологии и наложения. Звукоинженер, который часто работал в Sound Techniques, сейчас является знаменосцем движения за традиционные ценности. Джерри Бойс руководит студией Livingston Studios в Северном Лондоне; в конце восьмидесятых он начал путешествовать со мной в рамках проектов записи этнической музыки. Когда в 1995-м мы вернулись из Гаваны с первым CD Cuhamsmo, Ник Голд из фирмы звукозаписи World Circuit[194] нанял Джерри, с тем чтобы он вернулся обратно на Кубу для работы над проектом с участием Рая Кудера.