пор они его сдавали на склад, откуда оно отправлялось в общую прачечную, а взамен получали чистое из обменного фонда. Но Игнатьич развёл руками:

— Это всё она! Заявила, что теперь получит всё новое и будет за ним следить. Не хочу, говорит, чтобы наш комбат неухожен был, так она сказала.

— А ты и рад, что с тебя часть забот о командире сняли? — заметил Борис, решив на следующий день поговорить с Шуйской, поблагодарить её и попросить больше таких забот о нём не проявлять.

Но утром в батальоне произошло новое событие, изменившее намеченные им планы.

Как всегда, с рассветом начали свою надоедливую песню моторы немецких бомбардировщиков, пролетавших на большой высоте куда-то в тыл армии. Вскоре разгорелся воздушный бой, стали доноситься разрывы бомб, сбрасываемых где-то в районе Войбокало и Жихарева, а также дороги, соединявшей тылы с передовой. Разогнанные истребителями фашистские самолёты возвращались поодиночке назад, раскидывая остаток бомб где попало. Обратно они летели на малой высоте.

Это происходило как раз в тот момент, когда Борис сел завтракать. Едва он закончил, как раздались сигналы воздушной тревоги, и с востока появилось несколько вражеских самолётов из рассеянной нашими истребителями эскадрильи. Они пролетали с включенными сиренами на высоте 200–250 метров и, очевидно, уже израсходовав весь имевшийся запас бомб и патронов, торопились на заправку.

Алёшкин выскочил из своего домика и вместе с Игнатьичем и Джеком на всякий случай бросился в щель. В этот момент он заметил, как от одного из последних «юнкерсов» вдруг отделились три чёрные капли и со свистом стали приближаться к земле. К этому времени все, в том числе, конечно, и Борис, уже достаточно насмотрелись на падающие бомбы и могли с большой точностью рассчитать место их падения. Алёшкин с ужасом понял, что, по крайней мере, две из этих бомб обязательно упадут на территорию батальона. Но куда? Вдруг на госпитальный взвод? А ведь там сейчас больше двухсот раненых!

Пока он думал об этом, секунды шли, и бомбы неотвратимо падали. По сигналу тревоги кто мог, уже сидел в щелях, больше сделать ничего было нельзя. Раздался оглушительный взрыв, за ним такой же сильный другой и чуть спустя где-то дальше третий. Уже после первого взрыва, увидев подымавшийся из гущи палаток чёрный дым, Борис выскочил из щели и бросился к месту взрыва. Почти одновременно с ним из щелей повыскакивали Картавцев, Дурков, некоторые медсёстры и санитары. До места взрыва первой бомбы было немногим более ста метров.

Бомба попала в шоковую палатку, там находился всего один человек, который, конечно, был убит. Палатка загорелась от взрыва, и поэтому первым делом всех подбегавших было как можно скорее свалить оставшуюся её часть, продолжавшую гореть, чтобы не дать возможность переметнуться огню на присоединённые к ней соседние палатки.

Когда комбат убедился, что с этим справятся и без него, он забежал в операционную. Стенки этой палатки были изрешечены осколками той же бомбы, на полу лежала без движения одна из молоденьких женщин-врачей, поступившая в медсанбат с последним пополнением. Около неё на коленях стоял Соломон Вениаминович Бегинсон и, разорвав гимнастёрку, пытался огромной марлевой салфеткой закрыть большую рану на её груди, из которой уже почти не шла кровь.

Алёшкин сразу понял, что девушка убита. Осколок, очевидно, пробил аорту, и кровопотеря была смертельной. Вокруг тела разлилась огромная лужа крови, в ней на коленях и стоял Бегинсон. Он, очевидно, был оглушён взрывом и ещё не вполне сознавал, что делает.

Вместе с Борисом в операционную палатку вбежали Картавцев, Шуйская и ещё две сестры. Картавцев бросился к опрокинутому операционному столу и убедился, что раненый с вскрытой брюшной полостью тоже мёртв. Операционная медсестра Наумова лежала рядом со своим столиком, чудом оставшимся на месте и лишь пробитом осколками. Над ней склонилась Шуйская. Схватив подошедшего Бориса за руку, она крикнула:

— Она жива, жива!

Алёшкин нащупал пульс Елизаветы Васильевны и, убедившись, что он, хоть и очень слабый, но всё же есть, приказал:

— Осмотри её всю, нет ли где ран.

И пока та занялась этим делом, он шагнул в угол палатки, где сидел скорчившийся человек. Подойдя к нему, Борис увидел, что это пожилой санитар Петров, работавший в операционной с самого начала войны. Он руками зажимал живот, а из-под его пальцев на земляной пол палатки струйкой стекала кровь.

Увидев подходившего комбата, он поднял как-то сразу глубоко запавшие глаза, повернул осунувшееся бледное лицо и тихо сказал:

— Товарищ комбат, меня в живот ранило, наверно, надо скорее оперировать.

Алёшкин и сам видел, что операция необходима, и как можно быстрее. Решение пришло мгновенно.

— Катя, мойся и становись к столу. Быстро, я сейчас тоже помоюсь, будем оперировать Петрова.

В это время в палатку вбежали Прокофьева и Сангородский. Увидев Бегинсона, всё ещё стоявшего на коленях в луже крови у тела бедной Ниночки (так все в батальоне звали молоденькую женщину-врача), тщетно пытавшегося затампонировать её рану, которая уже перестала и кровоточить, они вначале подумали, что ранен и Бегинсон. Подняв и осмотрев его, Сангородский убедился, что, кроме глухоты и какого-то состояния отупения, с ним ничего не произошло, взял его под руку, вывел из палатки на свежий воздух и усадил под большой сосной прямо на кучу старых, слежавшихся веток ели.

Прибежавшие санитары уже успели поставить опрокинутый операционный стол, унести тела раненого и врача, уложить на стол Петрова, предварительно сняв с него сапоги и разрезав гимнастёрку и рубаху. Подбежали две перевязочные сестры, они под руки вывели пришедшую в себя Наумову. Она не получила ни одной царапины, была только оглушена. Защитил её операционный столик (ведь мы помним, что эти столики состояли из ящиков специальных укладок; они делались из толстых досок, да ещё внутри обивались оцинкованным железом). Видимо, как только взорвалась бомба, Наумова упала, и прилетевшие через одну-две секунды осколки частью врезались в ящик операционного стола, а частью пролетели над ней. Другая группа осколков влетела после того, как волной был опрокинут стол с раненым, сбила с ног Бегинсона, ударилась в металлический операционный стол. Один из них попал в грудь Ниночке, а другой в санитара Петрова, которые оказались ничем не защищены.

Естественно, что все эти рассуждения появились у Алёшкина, Сангородского и других медсанбатовцев значительно позже. В тот момент Борис мыл руки, готовясь к сложной операции. Шуйская уже вынула из стерилизатора, стоявшего в предоперационной, запасной набор инструментов и раскладывала его на разостланной стерильной простыне.

Около Алёшкина стояла Зинаида Николаевна и рассказывала ему о том, что натворила вторая бомба. К ним