она зашла в туалет и посмотрелась в зеркало. Потом снова пошла к шоссе и долго ждала попутку, пока наконец рядом с ней не остановилась женщина и не спросила, куда ей. В сумасшедший дом, сказала Лола. Женщину ее ответ не на шутку встревожил, но тем не менее она сказала ей садиться в машину. Женщина ехала туда же. «Вы едете навестить кого-то или вы сами пациент?» — спросила она. «Я навестить», — ответила Лола. Лицо у женщины было худое, чуть вытянутое, губы в ниточку, отчего она имела вид холодный и расчетливый, хотя у нее были красивые скулы и одета она была как офисный работник, — единственно, по ее виду стало ясно: она уже замужем и вынуждена заниматься домом, мужем или даже, наверное, сыном. У меня там отец, призналась она. Лола ничего не ответила. У ворот вышла из машины, и женщина поехала дальше. Некоторое время Лола бродила вдоль ограды. До нее донеслось ржание лошадей — наверняка где-то, возможно за лесом, находился клуб или школа верховой езды. Еще ей удалось разглядеть красную крышу дома, явно не имеющего ничего общего с больницей для душевнобольных. Она вернулась по своим следам и подошла к месту, с которого лучше всего просматривался больничный парк. Солнце уже поднималось, когда она увидела группу пациентов, что организованно выходили из покрытого шифером павильона и расходились по парку, рассаживались по скамейкам и прикуривали сигареты. Ей показалось, она узнала поэта. Его сопровождали два пациента, и одет он был в джинсы и очень свободную белую футболку. Она принялась делать ему знаки, сначала робкие — ее руки словно бы сводил холод, а потом и более заметные: она выписывала в холодном воздухе странные фигуры, пытаясь подать знак, который, подобно лучу лазера, мгновенно достиг бы его или передал ему сообщение телепатически. Через пять минут она увидела, что поэт поднялся со скамьи и один из психов пнул его в ногу. Она едва сдержала крик. Поэт развернулся и ударил в ответ. Псих, который успел уже сесть, получил пинок в грудь и рухнул наземь, как подбитый птенчик. Тот, что курил рядом с ним, поднялся и метров десять пробежал вслед за поэтом, поддавая ему ногой по заду и колотя кулаками в спину. Потом спокойно вернулся на свою лавочку, где приятель его уже подавал признаки жизни и потирал грудь, шею и голову — с чего, непонятно, ведь его ударили только в грудь. Тут Лола перестала делать знаки. Один из сидевших на скамейке психов начал мастурбировать. Другой — который делал вид, что у него все болит, — поискал в карманах и выудил сигарету. Поэт подошел к ним. Лоле показалось, что она слышит его смех. Смех ироничный, словно бы говорящий им: мужики, вы чего, шуток не понимаете? Но нет, поэт не смеялся. Возможно, писала Лола в послании к Амальфитано, это смеялось мое безумие. В любом случае, безумие то было или нет, поэт подошел к этим двум и что-то им сказал. Психи не ответили. Лола их видела: они смотрели под ноги, наблюдая за жизнью, что протекала на земле, у корней травы и под комочками грязи. Слепой жизнью, в которой все было прозрачно как вода. Поэт же, видимо, вглядывался в лица своих товарищей по несчастью, сначала в одно, потом — в другое, отыскивая некий знак, показывающий — ему можно безопасно вернуться и сесть на лавочку. Что он потом и сделал. Поднял ладонь — мол, всё, перемирие, или даже всё, сдаюсь, и сел ровно между ними. Поднял руку, как поднимают изорванное знамя. Пошевелил пальцами, каждым пальцем, словно они были огненным знаменем, знаменем тех, кто никогда не сдается. И сел в середине, а потом посмотрел на того, кто мастурбировал, и что-то прошептал ему на ухо. В этот раз Лола его не услышала, но отчетливо увидела, как левая рука поэта заползла во тьму под халатом психа. И потом они все трое закурили. А Лола увидела затейливые извивы дыма, которые поэт выпускал изо рта и носа.

А потом Амальфитано получил следующее и последнее письмо от жены; на нем не значился адрес отправителя, но на конверте красовались французские марки. Лола рассказала про одну свою беседу с Ларрасабалем. Срань Господня, говорил Ларрасабаль, я тут всю жизнь мечтаю поселиться на кладбище, а ты только что появилась — и нате, уже там квартируешь. Хороший он человек, Ларрасабаль. Предложил ей свою квартиру. Предложил возить ее каждый день к сумасшедшему дому, где изучал энтомологию самый великий и самый легковерный поэт Испании. Предложил ей деньги, не прося ничего взамен. Однажды вечером он пригласил ее в кино. Другим вечером поехал с ней в пансион, спросить, не приходило ли чего от Иммы. Одним субботним утром, после бессонной ночи любви, предложил ей руку и сердце и не обиделся и не почувствовал себя одураченным, когда Лола напомнила, что она уже замужем. Вот да, хороший он человек, Ларрасабаль. Он купил ей юбку на крохотном блошином рынке и купил ей несколько фирменных джинсов в магазине в центре Сан-Себастьяна. Рассказал о своей матери, которую любил всей душой, и о своих братьях, от которых давно отдалился. Ничего из этого Лолу не растрогало, точнее, растрогало, но не так, как он ожидал. Для нее эти дни были как затянувшийся прыжок с парашютом после длительного пребывания в космосе. Она перестала ездить в Мондрагон каждый день, появлялась там раз в три дня, высматривала сквозь решетку своего поэта, но уже не надеялась его увидеть — в общем, ожидала какого-то знака, о котором заранее знала — не поймет или поймет через много лет, когда все это потеряет всякую важность. Иногда, не предупредив по телефону и не оставив записки, она не ночевала в доме Ларрасабаля, и тот садился в машину и ехал на поиски — на кладбище, в сумасшедший дом, в пансион, где она когда-то жила, по местам, где собирались нищие и прохожие Сан-Себастьяна. Однажды нашел ее в зале ожидания городского вокзала. В другой раз она сидела на пляже Ла-Конча, в такой час, что там прогуливались те, у кого уже не осталось времени ни для чего, и, напротив, те, кто победил время. По утрам именно Ларрасабаль готовил завтрак. По вечерам, вернувшись с работы, именно он готовил ужин. В течение остального дня Лола только пила воду, много воды, и съедала кусочек хлеба или булочку — маленькую, такую, чтоб помещалась в кармане — в булочной на углу, а потом шла побродить по городу. Однажды вечером, когда они принимали душ, Лола сказала Ларрасабалю, что хочет уехать, и попросила у него денег на билет