муж. Одни вовсе не открывали ей дверь, потому что не узнавали или позабыли. Другие не пускали дальше порога — не доверяли, а может, Лола попросту перепутала адрес. И лишь немногие приглашали ее в дом и предлагали кофе или чай, но Лола никогда не садилась — она все спешила увидеть свою дочь и Амальфитано. В начале поисков она мучительно страдала, и все казалось ей абсурдным: она разговаривала с людьми, которых сама не помнила. Ночевала в пансионе рядом с Рамблас, где в крошечные комнатушки набивались целыми компаниями иностранные рабочие. По вечерам, после целого дня на ногах, она присаживалась на лестнице какой-нибудь церкви отдохнуть и послушать разговоры тех, кто входил и выходил оттуда, в основном туристов. Она читала на французском книги о Греции, колдовстве и здоровом образе жизни. Временами чувствовала себя как Электра, дочь Агамемнона и Клитемнестры: вот она инкогнито бродит по Микенам, убийца, смешавшаяся с толпой, с человеческой массой, убийца, которую никто не понимает — ни специалисты из ФБР, ни сердобольные люди, кидающие ей в ладонь монеты. Иногда она видела себя матерью Медона и Строфия, счастливой матерью, которая наблюдает из окна, как играют ее дети, в то время как в глубине пейзажа голубое небо сопротивляется объятиям Средиземного моря. Она ходила и бормотала: «Пилад, Орест» — в этих двух именах запечатлелись лица многих мужчин, но Амальфитано среди них не было, а ведь именно его она искала. Однажды вечером она встретила старинного ученика своего мужа — тот, как ни странно, ее узнал, словно бы во время учебы в университете тайно любил. Он отвел Лолу к себе домой, сказал, она может гостить у него, сколько ей вздумается, и подготовил для нее — причем исключительно для нее — гостевую комнату. Следующим вечером они вместе ужинали, и вдруг бывший студент ее обнял, и она замерла на несколько секунд, словно тоже нуждалась в его объятиях, а потом сказала ему кое-что на ухо, и бывший студент отошел в сторону и сел на пол в углу гостиной. Так они застыли на несколько часов — она на стуле, а он на полу, а пол был покрыт очень любопытным паркетом: темно-желтым, и паркет этот более всего походил на коврик из тонко-тонко нарезанного тростника. Стоявшие на столе свечи погасли, и только тогда Лола пошла и села в другом углу гостиной. В темноте ей слышались слабые стоны. Казалось, юноша плачет, и она уснула под его всхлипывания как под колыбельную. В следующие дни они со студентом удвоили усилия. А увидев наконец Амальфитано, она его не узнала. Тот растолстел и облысел. Она увидела его издалека и ни секунды не сомневалась, пока шла к нему. Амальфитано сидел под лиственницей и курил с отсутствующим видом. Ты сильно изменился, сказала она. Амальфитано признал ее сразу же. А ты нет, сказал он. Спасибо, сказала она. А потом Амальфитано поднялся с места, и они ушли.

Амальфитано в то время жил в Сан-Кугате и преподавал философию в Автономном университете Барселоны, который находился относительно недалеко от его дома. Роса ходила в начальные классы муниципальной школы в их городке, отправлялась учиться в половине девятого и возвращалась не раньше пяти. Лола увидела Росу и сказала ей, что она ее мать. Роса вскрикнула, обняла ее и тут же отодвинулась, а потом убежала и спряталась в спальне. Тем вечером Лола приняла душ и постелила себе на диване, а затем сказала Амальфитано, что очень больна и, возможно, скоро умрет, а потому хотела бы увидеть Росу в последний раз. Амальфитано предложил отвезти ее в больницу прямо на следующий день, но Лола не согласилась — мол, нет, французские врачи лучше испанских — и вытащила из сумки бумаги, которые удостоверяли на беспощадном французском, что у нее СПИД. На следующий день, вернувшись из университета, Амальфитано увидел, что Роса и Лола, взявшись за руки, прогуливаются по улицам рядом с вокзалом. Он не захотел им мешать и следовал за ними на расстоянии. Открыв дверь своего дома, увидел обеих перед телевизором. Позже, когда Роса уже уснула, спросил, как там сын Лолы, Бенуа. Некоторое время Лола молчала — перебирала в своей фотографической памяти каждую часть тела сына, каждый его жест, каждое выражение лица — удивленное или испуганное; а потом сказала, что Бенуа — мальчик смышленый и чувствительный, он первым узнал, что она скоро умрет. Амальфитано спросил, кто это все рассказал ребенку, хотя, увы, знал ответ на этот вопрос. Он это узнал без чьей-либо помощи, ответила Лола, он просто посмотрел и все понял. Но это ужасно — ребенок узнал, что его мать скоро умрет, сказал Амальфитано. Еще ужаснее — ложь, детям нельзя врать, сказала Лола. На пятый день ее пребывания в доме, когда почти закончились запасы привезенных из Франции лекарств, Лола утром сообщила, что ей нужно уехать. Бенуа маленький, он нуждается во мне, сказала она. Хотя нет, на самом деле он во мне не нуждается, но все равно он маленький, добавила она потом. Я даже не знаю, кто в ком больше нуждается, в конце концов выговорила она, но ехать мне нужно — я должна узнать, как он там. Амальфитано оставил ей на столе записку и конверт с большей частью своих сбережений. Когда вернулся с работы, то был уверен — Лолу он уже не застанет. Он сходил в школу за Росой, и они пошли домой пешком. Войдя, тут же увидели, как Лола сидит перед телевизором с выключенным звуком и читает свою книгу о Греции. Ужинали они вместе. Роса легла почти в двенадцать ночи. Амальфитано отвел девочку в ее спальню, раздел и уложил в кровать, прикрыв одеяльцами. Лола ждала его в гостиной, рядом стоял собранный чемодан. Будет лучше, если этой ночью ты останешься здесь, сказал Амальфитано. Уже поздно для отъезда. Поезда на Барселону уже не ходят, соврал он. А я не на поезде, сказала Лола. Я поеду автостопом. Амальфитано опустил голову и сказал, что она вольна уехать, когда ей захочется. Лола поцеловала его в щеку и ушла. На следующий день Амальфитано встал в шесть утра — слушать радио: ему нужно было удостовериться, что на местных шоссе никто не нашел убитой и изнасилованной ехавшую автостопом женщину. Но все было спокойно.

Воображаемый образ Лолы тем не менее сопровождал его по жизни много лет — то было воспоминание, которое с шумом выныривает из вод ледяных морей; впрочем, на самом деле он почти ничего не видел, так как вспоминать было нечего — только тень бывшей жены от света фонарей на улице, а еще ему приснился сон: Лола удаляется по обочине одной из