– Минскийцы идут к нам!

В этот миг в одной из металлических стен большим круглым туманным пятном начал образовываться проход. Трудно объяснить, но это было похоже на гниение ткани при рапидной съемке. Я понял это следующим образом: как Ганс – когда его способности при нем – может подбирать молекулы к молекулам из окружающей среды, так любой материальный объект может быть подобным же образом разобран. При этом такое незамысловатое устройство, как дверь, просто не нужно. Для эдакой силы твердая стена – не бóльшая преграда, чем занавес из бус на двери хижины Репла.

Через секунду-другую формирование дыры завершилось, и минскийцы вплыли внутрь.

Никогда раньше я не видел подобного собрания бредовых образов, вставших из ночных кошмаров.

Моравекцы, как я узнал от Ганса, считали форму куста наиболее утилитарной. Они не уделяли особого внимания украшательству или индивидуальности на физическом уровне. К тому же, по причине постоянного обмена фрагментами разума, они были очень похожи и на ментальном уровне.

Как видно, минскийцы предпочитали иной, более «эгоистический» подход.

Среди роботов, висевших в ту минуту перед нами, не нашлось бы схожей пары. Их размеры варьировались от стрекозы до среднего динозавра. Различный покров и окраска, разное число конечностей – от полного их отсутствия до сотен сотен; бородавчатые, гладкие, извивающиеся, прямые, неподвижные или находящиеся в постоянном движении, минскийцы напоминали галлюцинации пьяного компьютера, утомившегося считать розовых слонов.

Когда-то я читал монографию о невозможности полного сходства сложных объектов, возникающих спонтанно. Автор утверждал, что если бросить все детали реактивного лайнера в чистом поле и дать бесчисленному множеству ураганов попытаться сложить их вместе, то никогда, ни за что на свете, не удастся получить новенький 747-й.

Минскийцы выглядели так, словно их создавали именно таким способом.

Как только эти жертвы программных сбоев ввалились к нам в комнату, проход за ними затянулся.

После этого Ганс заговорил.

– Стоящие-у-края-Предела-Совершенства не хотят засорять свою речь человеческим языком. Поэтому мы используем этого гнусного предателя дела кремниевых существ как посредника.

– Кто у вас главный? – потребовал я ответа. – Я буду говорить только с ним! Я хочу знать, почему вы задержали нас и что собираетесь с нами делать...

Один из роботов отделился от общего ряда и повис перед нами.

Это была хромированная зеркальная сфера величиной с баскетбольный мяч, с угрожающего вида бритвенно-острыми стрелками, торчащими на ее поверхности. По сути, шар походил на смертоносное устройство из старого глупого фильма ужасов под названием «Фантазм».

Я спросил себя, а не изготовлен ли и этот мир по моему заказу?

Ганс снова заговорил, и опять не от себя лично.

– В настоящее время я тут Главный Модуль. Меня зовут... – Он издал звук, похожий на писк высокоскоростного модема.

– Я буду звать тебя Марвин, – сказал я.

Марвин, щетинистая киберсфера, помолчал. Потом опять заставил Ганса заговорить.

– Не надо называть меня человеческим именем.

Тогда я сорвался. Эти идиотские машины не только держали нас в плену и смотрели как на бесполезных червяков-паразитов, но при этом еще и требовали уважения к себе и послушания. В точности как диктаторы из человеческого мира или откуда-нибудь еще. И терпение у меня лопнуло. Несмотря на то, что нам грозила смертельная опасность и надежды практически не было, – я начал насмехаться над сферой.

– Марвин, – сказал я, – Марв, Марво, Марви, Марвилиус!

– Хватит. Прекрати эти бессмысленные производные!

– Марвутя. Марвиний. Марвуня.

Толпа озлобленных роботов двинулась к нам.

– Пол, прошу тебя! – взмолилась Мунчайлд, положив мне руку на плечо.

– Ну ладно. Хорошо. Я не стану звать тебя «Марвином». Я буду только так думать .

Помолчав, Марвин сказал:

– Мне все равно, что ты думаешь. Твои способности к обработке информации слишком незначительны, чтобы интересовать меня.

– Если мы так глупы и ничтожны, тогда почему бы вам просто не отпустить нас? Вы ведь собрались постепенно уничтожить все человечество, не так ли? Почему бы вам не отпустить нас и не дать нам возможность и дальше жить своей жалкой, ничтожной жизнью до тех пор, пока вы не найдете вселенную, в которую мы бежали? Для чего вы держите нас здесь?

– Из-за того, чем ты обладаешь. Из-за устройства, которое дал тебе предатель. Нам необходимо забрать его у тебя, потому что ты препятствуешь нашему делу, создавая все новые и новые населенные людьми временные линии.

– Но каким образом я мешаю вам? – взорвался я. – Я создал... ну сколько – с десяток или около того новых вселенных. А вы успели за это же время уничтожить бессчетное множество! К тому же ваша задача невыполнима! Какая разница, что ваших целей стало на десяток больше?

– Если бы мы не уделяли внимания мелочам, то не достигли бы того, чего достигли.

Я зарычал от отчаяния.

А потом меня обездвижили.

Похожий на змея минскиец обвил меня с ног до головы, плотно прижав мои руки к телу. Другой робот, похожий на краба, взобрался по моей ноге и ухватился за руку с «дурным пальцем».

И сожрал ее.

Без всякой боли моя искусственная рука и зажатый в ней йо-йо начали исчезать, как недавно исчезала часть стены.

Потом краб отпустил меня, но моя правая рука заканчивалась культей вместо кисти.

После этого киберкраб переполз по кольцам змеи от моей руки к карману рубашки и, засунув туда телескопическую клешню, вытащил пец-конфетницу. Конфетница была проглочена в более естественной манере, начиная с головы Никсона, из символического сокрушения которого я попытался извлечь хоть небольшое утешение.

Киберзмея отпустила меня.

И в этот момент я полностью и окончательно уверился, что и в самом деле наступил конец нашим приключениям.

Диггер и Мунчайлд бросились ко мне.

– Ох, Пол! – причитала Мунчайлд, глотая слезы. – Какой ужас! Тебе очень больно?

Я на пробу поводил своим обрубком, словно дирижер, управляющий действиями своего оркестра. Обезображивание произошло слишком неожиданно и слишком фантастично, чтобы воспринимать его серьезно.

– Нет. Совсем не болит. Но больше мне на кассе в книжном магазине не работать.

Диггер, не высказывая ни малейших признаков страха или брезгливости, взял мою укороченную руку в ладони.