Они долго молчали.

— Видишь ли, господин, — наконец сказал магнат, — со сражениями всегда так: если проиграешь, скажут «ошибка командира», если выиграешь — «смелый поступок»…

Амбеген фыркнул:

— Я совсем не о том думаю… Но ты, конечно, прав. Победителей редко оценивают по достоинству. На самом деле, ваше благородие, под Алькавой я сделал значительно больше, чем здесь… И что? Меня замучили следствием, едва не сломали мне карьеру. А теперь? Что с того, что и мою голову, и войско спасли сотники? Ничего. Это Амбеген победил!

— Ваше благородие, но ведь это ты привел сюда войско, а не кто-нибудь, — без тени иронии напомнил Линез. — Мы всего-навсего помогли тебе завершить то, что ты начал.

— Эх, господин, если бы у меня всегда были такие офицеры. Каждый командир может только мечтать о таких сотниках. Которые всего-навсего помогут ему…

Оба замолчали.

— Я с ним разговаривал, — сказал армектанец. — Он все еще сидит возле раненых.

Амбеген прекрасно знал, о ком говорит Линез.

— На его месте я бы тоже там сидел, — сухо ответил он. — Но предпочел бы не смотреть им в глаза.

— Ваше благородие, ты слишком сурово осуждаешь этого офицера…

— Неправда! — возразил над сотник. — Напротив, я к нему чересчур мягок.

Неожиданно он отошел от повозки и встал перед Линезом.

— Думаешь, господин, я какой-нибудь кровопийца? Чудовище, которое купается в роскоши, обрекая на гибель целые народы? Ваше благородие, враг — на этой земле, на твоей земле! Я повторю тебе кое-что, недавно услышанное от моей подчиненной, ибо слова эти обязан заучить каждый солдат и каждый политик. Так вот, можно договариваться с врагом, можно оказать ему услугу, даже помочь! Но сперва нужно повалить его на землю и приставить к горлу острие меча!

— Тем не менее бывают такие моменты, когда решение приходится принимать немедля. Бывают такие случаи, которые никогда больше не представятся. Быть может, господин, мы и держали меч у горла серебряных? Но, — он показал на зарево, — что случилось, то случилось… Если этот бог и в самом деле возродится и если он наделит разумом тех чудовищ, о которых…

— Если, — прервал его Амбеген. — Вот именно, господин, — если.

Он пожал плечами.

— Откуда такая уверенность, что произойдет именно это? — спросил он. Потому что так сказал Рават? Все его познания взяты из странных снов… В том, что сны эти правдивы, я не сомневаюсь, ведь через них он даже научился языку Серебряных Племен. Но нельзя забывать, господин: все объяснения исходят от врага. Ты вот взглянул на происходящее с другой стороны? Я — взглянул. Может быть, потому, что уже несколько дней постоянно ставлю себя на место вождя серебряных алерцев… Только представь: прямо сейчас сюда, к нам, является серебряный воин. — Амбеген показал на место рядом с собой, словно там действительно должен был стоять алерец. — И говорит: знаете, мне приснился ваш мир! А мы ему в ответ: отлично, славный воин, но у нас тут есть одна проблема: нас пожирают дикие бестии, и если вы нам не поможете, то придут твари много хуже и всех нас до единого съедят! О славный воин, разве тебе не будет жаль, когда нас всех съедят? Не дай же тому случиться!

Линез невольно рассмеялся, но тут же снова посерьезнел и покачал головой:

— В самом деле, господин, таким образом я не рассуждал… — Он задумался. — Действительно странно — открывать перед солдатом извечного врага свои самые слабые места. Мало того, еще и отпускать его обратно, чтобы он обо всем рассказал своим…

— Вот видишь, господин. Алерцы могли поверить в добрые намерения Равата, так же как и я мог бы поверить алерцу, который стоял бы здесь, разговаривая по-армектански. Но поверить, господин, не значит довериться! Не могло быть и речи о том, чтобы мы отправили назад такого воина, снабдив его подробными сведениями о том, как нас уничтожить. А если он шпион? Полагаю, ваше благородие, — подытожил Амбеген, — что серебряные использовали Равата как орудие. Он показал им, что обладает немалыми знаниями об их мире, знаниями, крайне для них опасными. Не в силах эти знания уничтожить (ибо откуда им знать, что среди нас нет других Раватов?), они кое-что ему объяснили, но только то, что могло бы обратить его знания им на пользу. И в критический момент отпустили его к нам. Понимаешь, ваше благородие?

Линез смотрел в темноту.

— Без труда. И, продолжая твой пример, скажу: если бы этот алерский воин, — он показал на место рядом с Амбегеном, — знал о каких-то внутренних врагах Империи, мы бы постарались убедить его в том, что враг этот несет угрозу и для Алера.

— А теперь, ваше благородие, попробуй в двух словах изложить все, что сказал Рават. Но говори о нас, об Армекте, а не об Алере и каменных богах… Ну?

Линез кивнул:

— Останутся одни предостережения и угрозы. Мол, если мы вынудим их сжечь дракона, то сюда придут целые орды золотых. А потом явится кое-что похуже, наделенное новым разумом. Тогда как все остальное…

— Все остальное — красивая сказка о несчастном кротком народце, который всего-навсего защищает родные селения. Ибо эти серебряные алерцы, ваше благородие, — мирный народ, который, сколь бы ни были велики его силы, никогда не будет для нас опасен, а значит, можно и нужно ему помочь… Я, господин, командовал сотнями людей, которых в любой момент могли вырезать всех до единого. Причем резали бы эти самые мирные алерцы. Я не мог позволить себе поверить в подобные бредни. Мне крайне жаль, что такой офицер, как Рават… Он приходит ко мне — и ничего, ни половинки, ни четверти дурного слова о серебряных. Сидит у них целую неделю и не нашел ничего достойного осуждения, о чем следовало бы предостеречь друга! Наоборот, оказывается, я, ваше благородие, явился туда обижать невинных… — В словах надсотника зазвучала неподдельная горечь.

Наступила долгая тишина.

— Ты слишком суров к нему, господин, — снова сказал армектанец. — Я с ним недавно разговаривал, — повторил он. — Он сидит с ранеными солдатами, словно хочет попросить у них прощения за их раны. Наверняка думает, что если бы он встал с ними, то многих из этих ран могло бы не быть… Когда берешь за руку умирающего парнишку, которому уже никогда не стрелять из лука, все великие слова быстро теряют всякий смысл… Мечты о союзе бесследно исчезли, ибо на самом деле это были лишь сны. Зато теперь есть трупы, валяющиеся на поле боя, и раненые на повозках, до них можно дотронуться, это реальность! И эта реальность говорит ему: тебя не было там, где в тебе так нуждались и где ты мог принести наибольшую пользу.

— Ну да, мог. Но не принес. Ты, господин, будешь меня упрекать за каждого, кто мог принести пользу, но не принес? Знаешь, сколько таких на свете?

— Ваше благородие, этот человек целых три месяца жил в двух разных мирах. А незадолго до этого он лично убедился в том, что договориться на самом деле можно. Это легко, если в переговорах заинтересованы обе стороны. И это произвело на него немалое впечатление, возможно, даже большее, чем он сам полагал. Кроме того… он мне ничего не сказал, но я знаю… Вся его жизнь неожиданно пошла прахом. Измученный своими снами, он перестал справляться с обязанностями командира и понимал это, а с другой стороны, ему некуда было уйти, некуда вернуться, — неожиданно пылко убеждал Линез. — Он — человек действия, а потому принялся лихорадочно искать себе новое место. И занял первое, оказавшееся в пределах досягаемости, а потом уже не хотел его терять, из-за чего готов был обманывать самого себя и закрывать глаза на то, что видели другие… Я, ваше благородие, — неожиданно доверительно сказал он, — прекрасно его понимаю, поскольку сам когда-то оказался в похожей ситуации. Я ведь не без причины оставил войско… Возможно, сегодня, господин, благодаря тебе я совершил то, чего не мог совершить много лет… Хочу тебя за это поблагодарить, но хочу также сказать: сегодня, сам того не зная, ты дал мне шанс искупить мою вину, и этот офицер тоже заслуживает подобного шанса.